Вячеслав Пьецух - Предсказание будущего

— То, что вы говорите, конечно, занимательно, — сказал седенький старичок, — но если вы хотите, чтобы у нас с вами получился стоящий разговор, давайте, пожалуйста, сомневаться. Давайте сомневаться, ибо несомненное знание трудно признать культурным. Культурное знание всегда нагружено вопросом: «А вдруг все наоборот?» И что самое интересное — судьба каждого, так сказать, отдельного знания такова, что в конечном итоге все действительно выходит наоборот. Итак, давайте сомневаться, ибо с человеком непоколебимым разговаривать невозможно. Тем более что не следует забывать о той нашей национальной черте, что если у нас соберутся два человека, расходящиеся в отношении к Чайковскому на одну шестнадцатую мизинца, то выходит, как будто эскимос разговаривает с готтентотом.

— Пожалуйста, давайте сомневаться, — согласился невидимый пассажир. — Я, собственно, к этому и призываю. Только, по-моему, не следует тратить, так сказать, «сомнительную» энергию на то, что сомнению вовсе не подлежит. Например, вряд ли имеет смысл сомневаться в том, что сегодня у нас вторник, 4 февраля.

— Тогда я буду вынужден повернуть вопрос в несколько ином ракурсе, — сказал старичок. — Видите ли, дело тут не столько в свойствах вещей, сколько в свойствах сомнения. Я вот что имею в виду: для какого-нибудь таракана все несомненно, но это не потому, что все несомненно, а потому, что он таракан.

— Это вы отличный пример привели! — воскликнул невидимый пассажир и, наверное, сделал какое-то радостное движение, так как с верхней полки опять посыпались хлебные крошки. — При всем том, что наш таракан не Иоанн Златоуст и не Аристотель, а именно таракан, для него, в частности, несомненно, что существует некая непобедимая сила, даже стихия, которая может организовать тараканьи бега, а может ничтожным мышечным усилием пресечь его насекомое бытие. Но ведь то же самое несомненно для Аристотеля и Златоуста! Впрочем, если эта аллегория покажется вам чересчур отвлеченной, то вот вам другой пример: допустим, что клетки моего организма способны сомневаться; и вот они начинают сомневаться: а что если они сами по себе и не существует никакого компонующего их организма, то есть моего организма? Разве это не смешно?

— Смешно, — согласился седенький старичок. — Однако будет еще смешнее, если мы допустим, что вы последовательно учите свои клетки, как им функционировать, а также под страхом каких-нибудь нескончаемых мучений заказываете им сомневаться и рассуждать, на чем, собственно, стоит любая из четырех мировых религий. Мало того, что это будет смешно, это еще будет и в высшей степени подозрительно.

— Ну, это мы уже с вами заехали не туда! Давайте условимся, о чем идет речь: о вере или о религиях? За то, что религии — эго уголовный кодекс для дебилов, патологических злодеев и несовершеннолетних, меня агитировать не нужно. Я предлагаю именно веру попробовать на зубок.

— В таком случае возвращаемся к тараканам, — сказал седенький старичок с таким профессорским выражением, что я невольно заулыбался. — Давайте действительно допустим, что таракан настолько сообразителен, что он подозревает о существовании некой верховной стихии, которая может все. Но вот в чем вопрос: если таракану ясно, что она есть, ему должно быть ясно, что она есть. Иначе это уже будет полубезумие. А вдруг эта верховная стихия, этот тараканий бог на самом деле — какой-нибудь Петя Иванов, двоечник и дурак, который, в свою очередь, свято верует в то, что если повернуться через левое плечо и три раза плюнуть на юго-запад, то его не спросят по английскому языку. Стало быть, давайте прежде всего разберемся в том, что есть бог людей, поскольку это кардинальный и, по сути дела, единственный вопрос веры.

— А по-моему, это, напротив, не имеет никакого значения, — возразил невидимый пассажир. — Какая, в сущности, разница, кто именно вас угробит либо вылечит от недуга — дипломированный врач, экстрасенс или деревенская бабка?! Вас вылечили — и большое спасибо, и общий привет; вас угробили — очень жалко… Тем не менее вера честно разрешает этот вопрос принципиальной непознаваемостью божества. И, между прочим, этот ответ нисколько не противоречит марксистской теории познания: бог непостижим исключительно потому, что он бесконечен, потому, что частице недоступно познание целого, потому, что я при всем желании не могу показаться собственной клетке. Но это еще ничего не значит, то есть неважно, что нам не дано знать, что есть бог, важно, что нам дано знать, что бог есть, поскольку в этом знании заключены ответы на все вопросы. Например, по Толстому процесс освоения бога состоит в следующем: в один прекрасный день вы соображаете, что ваша жизнь не имеет смысла, что она напрочь лишена вневременного, исторического значения, так как в итоге всех ваших несчастий, подвигов и совершенной деятельности ума вас ожидает смерть — величайшая и глубоко оскорбительная нелепица в свете тех божественно-вечных свойств, которые отпущены человеку. И тут, считает Толстой, если вы в состоянии хоть сколько-нибудь шевелить мозгами, вы неизбежно приходите к пониманию: выход в боге, которого не может не быть, который все организует в осмысленное единство, всему дает силы и желание жить через освобождение от бессмыслицы полной смерти. Я, честно говоря, не очень это понимаю, но думаю, что в чувственном отношении это — как полюбить.

— Но в любви за первым припадком умопомрачения приходит зрелость, — сказал седенький старичок. — Приходит зрелость, и мы спрашиваем себя: а кто, собственно, она такая? Именно в этом ракурсе я и ставлю вопрос: подвластно мне знать, кто она такая, или же неподвластно? Долой восторги, будем отвечать на вопрос трезво, в заданном ракурсе и как на духу.

— Я в этом ракурсе и отвечаю: неподвластно. Но это не имеет никакого значения.

— А я повторяю, что это имеет решающее значение, ибо завтра у меня заболит сердце и я вместо валидола но ошибке положу под язык таблетку ацетилсалициловой кислоты.

— Ну и что?

— А то, что мне все равно полегчает, поскольку я уверен, что принял спасительный валидол.

— Ну и что?

— А то, что на самом-то деле исцеления не происходит, что болезнь-то идет своим чередом, что, несмотря на галлюцинацию здоровья, она меня ест, ест!..

Тетки в одинаковых плисовых жакетах, как по команде, поднялись с мест, подхватили свои мешки и проследовали, по всей видимости, в соседний вагон. Я давно заметил, что они как-то странно переглядываются между собой, но не думал, что дело примет такой решительный оборот.

— Напугали баб, — сказал наш певец и раскатисто засмеялся. — Даю голову на отсечение, что они теперь сойдут на две остановки раньше. Я правильно предлагал: вместо того чтобы пугать население, надо было исполнить пару-тройку народных песен. И технология простая: я завожу, вы подпеваете. Я, честно говоря, этих песен знаю — без трех штук миллион! Вот еще есть такая отличная песня…