Сергей Снегов - Иди до конца

Лариса минутку колебалась. Она вспомнила, что сегодня в девять они встречаются с Терентьевым, он будет ждать на бульваре у Неглинной, недалеко от ее дома. Борис Семеныч поймет, он все понимает с полуслова. Завтра она объяснит ему, и он простит, даже похвалит за хороший поступок.

Она положила руку на плечо задумавшемуся Черданцеву.

— Хотите, я пойду с вами в кино? Я вас приглашаю. Я уже давно не была в кино — дня два или три.

Утром, вбежав в пальто, она торопливо заговорила:

— Борис Семеныч, я знаю, вы возмущены, но я все объясню, и вы перестанете на меня сердиться.

— Я не возмущался и не сердился. Но огорчен я был, это правда. Я понимаю, что вас задержала важная причина.

— Очень важная, Борис Семеныч. Я уверена, вы меня поймете. — В комнату вошел вызванный Терентьевым приборист — налаживать закапризничавший самописец. Лариса покосилась на него и шепнула: — Поговорим, когда он уйдет.

Приборист торчал перед глазами половину дня, после обеда в институте появились иностранцы, ученые из Лондона, приехавшие в Москву как туристы, но все свое время отводившие не знакомству с городом, а знакомству с коллегами. Они с охотой делились своими работами, во многих разделах они шли впереди, особенно в приборах и экспериментальной технике, зато в теории и в тематике существенно отставали. Беседа с ними заняла часа два. Их интересовало все — книги и графики, посуда и приборы, исчирканные диаграммные ленты и реактивы. Один, попросив разрешения, занял место Ларисы и поработал на потенциометре. Лариса раскраснелась, ее умение похвалили, заменивший ее ученый не сумел так быстро манипулировать с двенадцатью пробами в термостате, как делала она у них на глазах. Жигалов, гордый, что отличились даже технические работники его института, шепнул ей, улучив минутку:

— Руки у вас, товарищ Мартынова, золотые, а дисциплина не на уровне: каждый день опаздываете по-прежнему…

Когда они ушли, уже под вечер, Терентьев с облегчением вздохнул:

— Отделались наконец от парада достижений. Итак, я слушаю, что задержало вас, Ларочка?

Она склонилась над стендом. Он не смотрел в ее сторону и не заметил ее состояния. Но его поразил ее сразу изменившийся голос.

— Дело в том, Борис Семеныч… В общем, я ходила в кино с Аркадием.

Терентьев насмешливо покачал головой. Это походило на ее прежние признания в бесчисленных увлечениях, удивительно было лишь, что на этот раз она выбрала Черданцева, которого не терпела. Терентьев встал.

— Новое сердечное горе, Ларочка? Как же вы спали эту ночь?

— Нет! — воскликнула она. — Вы меня не поняли, Борис Семеныч!.. Мы просто ходили с ним и разговаривали о жизни, весь вечер проговорили — и до кино и после.

Терентьев отошел от стенда к своему столу. Он сказал сдержанно:

— Вам, вероятно, было интересно? Я рад, что вечер прошел хорошо…

Она подбежала к нему и схватила за руку:

— Не надо, Борис Семеныч! Вовсе вы не рады, и вечер прошел плохо, а не хорошо!

— Убейте — ничего не понимаю.

— Возьмите Аркадия к себе, — попросила она. — То есть не в эту комнату, а под свою руку. Ему трудно одному, он не справится, а то, над чем он работает, так важно, так бесконечно важно!

Терентьев хмуро глядел на взволнованную Ларису. Впервые он ощущал недоброжелательность к Черданцеву. Тот вел себя некрасиво — иного слова не подобрать… Если ему понадобилось найти другого руководителя, надо было прямо идти с этим к Терентьеву, а не искать заступников со стороны. И неужели он и вправду думает, что, настроив Ларису в свою пользу, добьется этим большего, чем открытой, честной просьбой? Как могла ему прийти в голову такая нелепая мысль? Или тут действует привычка — выбирать извилистые тропки, а не прямые дороги, хитрить и ловчить, только хитрить и ловчить?

— Он просил вас об этом, Лариса?

— Нет, нет, что вы! Я сказала ему, что собираюсь говорить с вами об этом, а он доказывал, что вы ни за что не согласитесь. Я спорила, что он вас не знает. Я даже сказала, что вы согласитесь с радостью…

Итак, разговор об этом у них все-таки был, и Черданцев знает, что Лариса будет просить за него. Терентьев проговорил сколько мог мягче:

— Вы, конечно, очень влиятельный ходатай… Но боюсь, Черданцев объективней разбирается в обстоятельствах. Вряд ли удастся объединить наши работы.

— Но почему? Почему, Борис Семеныч?

— Много причин, Ларочка. Ну, скажем, то, что мы с вами заняты общими проблемами растворов, а у него сугубо производственная тема. И у него уже есть руководитель, значительно более известный ученый, чем я.

— Руководитель! А когда он бывает в институте?

— Неважно, все же бывает! Если бы даже я захотел отвечать за работу Черданцева, так просто этого не удалось бы добиться. Нужно вынести предварительные результаты его экспериментов на ученый совет, обсудить их, изменить тематический план… И потом — дополнительная большая нагрузка повлияет и на нашу с вами работу. Вы просто не представляете, как все это непросто!

Лариса, прищурившись, долго смотрела на Терентьева, потом сказала очень тихо:

— Одно я представляю: вам не хочется работать с Аркадием. Вы его недолюбливаете. Только не говорите, что это не так!

Такой Ларисы — насупленной, очень серьезной — Терентьев еще не знал. Он понял, что она воображала себе этот разговор совсем по-иному, возможно, ждала, что Терентьев обрадуется ее просьбе, с жаром откликнется на черданцевский призыв о помощи. Надо было довести эту беседу до конца, поставить все точки на свои места. Терентьев сказал:

— Да, не могу сказать, чтобы он был мне очень приятен. Я не Щетинин, который его не переваривает, но и особой любви к нему у меня нет. — Он поспешно добавил, останавливая Ларису: — Вы, однако, могли заметить, что, независимо от личных симпатий и антипатий, я помогал ему, пока Жигалов не запретил. Но одно дело — помогать, другое — руководить…

Лариса спросила, все так же пристально вглядываясь в Терентьева:

— А почему юн вам антипатичен? Терентьев пожал плечами.

— Очень трудно сказать, почему один человек приятен, другой — нет. Тут действуют тысячи неуловимых причин.

Лариса, не торопясь, прибирала стенд: отключала моторчики, разъединяла контакты на электродах, ставила на полки колбы с титрованными растворами. Она не любила кончать работу, ей всегда хотелось задержаться, чтоб еще что-нибудь сделать. Но ее сегодняшняя медлительность шла не от интереса к измерениям, а от задумчивости. Терентьев видел, что Лариса погружена в какую-то мысль. Он вдруг ощутил, что их отношения изменились. Раньше Лариса спешила высказать все, что приходило в голову, какими бы странными ни были мысли, ее саму забавляла необычность того, что придумывалось.