Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том 2. Театр неизвестного актера. Они не прошли

За этот месяц подруги Ольги — Мария и Нина — не раз заходили к ней. Мария не пошла на работу. Когда к ней на квартиру приносили очередную повестку, Мария говорила посыльному, что она только соседка, а Мария Чернова, которой адресована повестка, уехала к родителям в деревню. Когда же Мария предполагала, что ночью может быть облава, она не возвращалась домой и ночевала где-нибудь в другом месте. Раза два она переночевала и у Ольги. Но они мало говорили друг с другом. О чем было им говорить? О том, сколько человек повесили сегодня на балконах? Сколько расстреляли вчера в Сокольническом лесопарке? Сколько вывезли за месяц на работы в Германию? Или обсуждать статьи в местных гитлеровских газетенках, которые оплевывали все, что было святым для Марии и Ольги?

Мария вообще была не из разговорчивых, теперь же она стала угрюмой. Они спасли Иду, — Ида пока оставалась дома, — но Марии достаточно было визита к зондерфюреру. Она знала, что к гитлеровцам больше не пойдет ни по какому делу и на работу к немцам не поступит ни под каким видом; что будет дальше, она не знала, а пока пряталась, как умела.

Нина была малодушнее и явилась на биржу труда. Теперь она служила в качестве одной из переводчиц при каком-то зондерфюрере.

Нина забегала к Ольге после работы, целовала ее и тут же падала ничком на постель и зарывалась лицом в подушку.

— Будь я проклята! — стонала Нина и сотрясалась от рыданий. — Наши не простят мне этого, когда вернутся! Но я и сама себе никогда этого не прощу.

Потом она поднимала с мокрой подушки свое залитое слезами лицо и, сложив с мольбою руки, обращалась к Ольге:

— Ну, посоветуй же мне, Ольга! Ну, посоветуй же мне, ты старше меня на два года. Ну, скажи, что же мне делать?

Потом взволнованным и испуганным шепотом она начинала рассказывать Ольге, как тяжело ей работать среди гитлеровских чиновников, этих грязных бабников.

— Ты себе представить не можешь, чего только они мне не предлагают! И тонкое голландское белье. И двенадцать пар французских чулок. И лучшую обстановку из квартир бывших ответственных работников. А заведующий хозяйством прислал мне огромный ящик всяких вкусных вещей — и сливочного масла, и шоколада, и апельсинов. Ты, конечно, понимаешь, что я тут же отослала все назад и решительно ничего не взяла? Мерзавцы! Они думают, что мы какие-то девки, которых можно купить за всякие тряпки и жратву.

Собственный рассказ увлекал Нину, и, выплакавшись, она с восторгом рассказывала Ольге про целый набор духов «Коти», который ей пытался всучить начальник «Тодта». Она, разумеется, не взяла, но это действительно были чудные духи: и ландыш, и вереск, и глициния, и роза, и даже альпийская фиалка!

Правда, об этом начальнике Нина не могла сказать ничего плохого: он не лез с руками и вообще не позволял себе никаких вольностей, он был настоящий джентльмен. Но как он смеет лезть к ней со своими немецкими вздохами?

Облегчив душу слезами, Нина уходила, уверенная, что когда наши вернутся, они поймут ее. На прощанье она целовала Ольгу и исчезала, чтобы снова появиться через несколько дней.

Нине все-таки больше повезло; у нее по крайней мере были дрова, потому ли, что так полагалось всем сотрудникам биржи, или, быть может, потому, что какой-нибудь из ужасных немецких ухажеров ухитрялся прикрывать таким образом свои коварные замыслы…

Нет, Ольга все равно не пойдет служить к фашистам! Она сунула письмо майора Фогельзингера в самоучитель немецкой стенографии и бросила книгу на окно. Пусть майор опять присылает своего конвоира… Сердце у Ольги замирало от тревожных предчувствий, от сознания неизбежности…

В этот вечер Пахол, как всегда, вернулся в одиннадцатом часу. После обычного приветствия он спросил:

— Это вы, панна Ольга, нарочно оставили дрова за дверью? Смотрите, хоть на лестнице и темно, все равно кто-нибудь увидит и тотчас утащит…

— Какие дрова? — не поняла Ольга.

— Я говорю о вязанке дровец, которая лежит за порогом на площадке.

Ольга ничего не поняла, — какие такие дрова? — и приотворила дверь. Пахол посветил своим фонариком, и она действительно увидела, что за порогом лежит вязанка отличных дубовых дровец, их хватило бы Ольге дня на три. Но это были не ее дрова.

— Что за чудеса! — сказала Ольга. — Это, верно, кто-нибудь ошибся этажом и положил не под свою дверь.

— Может быть, — согласился Пахол.

— Подождем, — сказала Ольга, — если кто ошибся, то придет и возьмет их.

— Зачем же ждать? — сказал Пахол. — Еще кто-нибудь утащит. Если позволите, панна Ольга, я сейчас же спрошу.

Он быстро сбегал в нижнюю и в верхнюю квартиры и вернулся, совсем запыхавшись.

— Нет, панна Ольга, ни внизу, ни наверху про дрова ничего не знают. Это, верно, кто-нибудь из наших фендриков бросил с пьяных глаз. С вашего позволения, я расколю их потоньше, и вы согреете детям чаю.

Пахол схватил топор, чтобы тут же расколоть дрова на щепки, но Ольга решительно воспротивилась. Она настояла на том, чтобы подождать день-другой, — может, кто-нибудь придет все-таки за своими дровами?

Но прошло три дня, а за дровами так никто и не явился, и Пахол наколол щепок и растопил буржуйку. Ольга не очень сопротивлялась, потому что раму от трюмо она уже сожгла и ей не на чем было приготовить детям чай и согреть матери воды для грелки.

Но спустя два дня, когда дрова уже кончились, за дверью была обнаружена новая вязанка.

Ольга забеспокоилась. Было ясно, что это не недоразумение, что под дверь кто-то умышленно подбрасывает дрова. Неужели кто-нибудь из немцев начинает таким образом ухаживать за нею? Какая мерзость… Однако, подумав, Ольга отбросила это предположение. Гитлеровские офицеры ухаживали напропалую, но ей не приходилось слышать, чтобы они сохраняли при этом скромное инкогнито. Они действовали всегда самоуверенно и нагло.

Когда Пахол явился домой, Ольга показала ему новую вязанку дров. Пахол тоже пришел в крайнее смущение, однако в голове у него вдруг мелькнула одна мысль.

— Панна Ольга! — сказал он. — С вашего позволения, не думаете ли вы, что дрова подбрасывает панна Нина? Ведь у панны Нины много дров. Может, она решила поделиться с вами?

— Ну, конечно, это, наверно, она! Я ж ей задам! Пусть только явится.

— Панна Ольга! — испугался Пахол. — Боже вас упаси сказать что-нибудь панне Нине.

— Отчего же, Ян? — удивилась Ольга.

Пахол даже руки с мольбою сложил на груди.

— Неужели вы, панна Ольга, не понимаете? Панна Нина хочет, чтобы все осталось в тайне. Если вы у нее спросите, она станет все отрицать и совсем смутится. Вы доставите ей большую неприятность. Очень прошу вас, не делайте этого.

Ольга возражала, но Пахол все-таки убедил ее. Конечно, Ольга ни за что не взяла бы у Нины дров. Нине они самой нужны, но все-таки Нина своя, а детям и маме действительно не на чем согреть воды. Тайный подарок уязвлял гордость Ольги, но, если она заговорит об этом с Ниной, им обеим будет только неприятно.