Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том 2. Театр неизвестного актера. Они не прошли

Ольга молчала.

Молчание было таким долгим, что майор почувствовал это. Он с поклоном щелкнул каблуками.

— Прошу извинения. Кланяйтесь, пожалуйста, от меня вашей матушке и передайте ей поздравление с Новым годом. — Он еще раз поклонился, ожидая, что Ольга подаст ему руку.

Ольга протянула руку, майор подхватил ее и снова поднес — только поднес — к губам. Затем он надел фуражку и откозырял.

— До свидания, фрейлен Ольга! Жду ответа. — Он дал адрес по Рымарской улице. Комендатура помещалась в другом месте. — Если вы позволите, фрейлен Ольга, я еще раз вас навещу.

Ольга промолчала.

— Желаю здоровья.

Майор откозырял. Затем он повернулся и направился к двери. Дверь затворилась за ним, — некоторое время было слышно, как стучат по лестнице его каблуки.

Ольга стояла окаменелая. Вошел Пахол.

— Ян, — простонала Ольга, — что мне делать, Ян?

Пахол ничего не ответил. Он топтался у порога.

— Милый Ян, как мне было неприятно, когда он приказал вам уйти.

Пахол крякнул.

— Милый Ян, он ведь все равно заставит меня!

Пахол молчал. Ему нечего было возразить Ольге.

— Вы видите, какой он? Он совсем не такой, как все. — Ольга вскочила. — Нет, не может быть! Это просто лукавство. Он такой же, как все…

— Не знаю, — сказал Пахол. — На наци он не похож. Может, он не наци.

— Ольга! — слабым голосом позвала мать.

Ольга поспешила в комнату.

— Кто это приходил?

— Это приходил майор Фогельзингер. Он поздравил тебя и меня с Новым годом, пожелал нам счастья и спрашивал, когда я пойду к нему работать.

Мать тяжело дышала. От страшных болей в разъеденной, раздутой печени она все время находилась на грани беспамятства.

— Он уже не служит в комендатуре. Он теперь на какой-то административной должности. И он сулит мне всякие блага.

Ольга говорила все это с му;´кой, но и с вызовом. Она не пойдет к майору, но вот лежит мать, ей необходимы лекарства, а дети ели сегодня один только суп.

Ольга прижалась лицом к холодной, сырой стене. Что же делать? Если бы вот так умереть — и конец…

Нет, на смерть Ольга не имела права. На ее руках были дети и больная мать.

Пахол кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание.

Он хотел что-то сказать, но не успел: в дверь опять постучали. На этот раз это был тихий, осторожный стук, точно кто-то царапался в дверь, — так стучали только соседи.

Ольга сама отворила дверь.

За дверью стояла Ида Слободяник.

Ольга отшатнулась: вид у Иды был необычный — она шагнула через порог, прямая, негнущаяся, миновала Ольгу, как сомнамбула, отворила дверь в комнату и вошла, не проронив ни слова, точно не заметив Ольги.

Ольга торопливо последовала за ней.

Ида стояла посреди комнаты, как каменная, руки у нее бессильно повисли, бледность покрывала лицо.

— Что с тобой, Ида?

Ида облизала сухие, запекшиеся губы, — на дворе стоял лютый мороз, но губы у нее пересохли от жара.

— Они, — сказала Ида, — расстреляли всех евреев, которых вывели в гетто. Десятки тысяч! — Голос у Иды был без интонаций, без модуляций.

Мать вскрикнула и от боли потеряла сознание.

Ольга стояла перед Идой. Она слова не могла вымолвить. Не было у нее слов. А если бы они пришли Ольге на ум, у нее не стало бы сил произнести их.

— Я боюсь! — вскрикнула вдруг Ида. — Я боюсь.

Прекрасное лицо Иды исказилось от ужаса.

Ида сжала рукой подбородок и сунула пальцы в рот. Она стиснула челюсти, и ее мелкие, белые, острые зубы впились в кончики пальцев. Кровь потекла по подбородку, по рукам.

Гитлеровцы уже убили в городе тысячи людей, — коммунистов, советских служащих, просто людей, убили неизвестно за что. Это было ужасно, это было чудовищно, это была не война, а дикий произвол, массовое истребление. Ольга ужасалась, но Ольга не удивлялась. Она давно знала, давно поняла: фашисты истребляют народ, чтобы освободить себе жизненное пространство, на котором они собирались стать хозяевами. Таков должен был быть гитлеровский «новый порядок» в Европе. Непокорные, и потому опасные, а также неспособные к труду осуждались на уничтожение. В этом не было ничего человеческого, это не были законы борьбы, а лишь чудовищная «логика» зверя, если зверь способен на какую бы то ни было логику. Фашисты изгоняли из городов евреев, бросали их в гетто, отрезали от всей жизни. Это было бессмысленно, жестоко, бесчеловечно. Тут действовала тоже «логика» пропитанного расизмом, национализмом изувера-гитлеровца. До Ольги уже доходили слухи, что в захваченных городах Украины, Белоруссии и Польши немцы не только создают гетто, но и физически уничтожают евреев… Но вот все евреи, — только потому, что они евреи, — уничтожены и в родном городе Ольги. Ольга с Марией и Ниной спасли пока Иду от смерти. Но психика Иды уже не выдерживает. Девушка не только страдает от гитлеровского насилия, она просто боится, что ее тоже убьют. Она боится жить. Ей надо помочь.

Ольга не знала, как это сделать. Но не помочь нельзя. Иде надо скрыться. Ходили слухи, будто некоторые евреи убегают из городов и прячутся по деревням в украинских крестьянских семьях. У Марии есть какие-то связи в деревне. Надо немедленно обсудить этот вопрос с Марией. Тем временем Ида останется здесь. Но об этом никто не должен знать.

— Ида, — спросила Ольга, — видел ли тебя кто-нибудь, когда ты шла ко мне?

Ида не могла ответить. Она ничего не видела, когда бежала сюда. Ей просто стало страшно, и она побежала.

Страшная мысль вдруг пронизала Ольгу — Пахол. Вот он склонился над буржуйкой и помешивает ложкой суп. А вот Ида — с восковым лицом, с животным ужасом в остановившихся глазах, с окровавленными, искусанными руками…

Пахол почувствовал на себе пронзительный взгляд Ольги и понял ее молчание за своей спиной. Он выпрямился, обернулся и встретился с Ольгой глазами. Пахол был бледен, усики у него дергались, ложка дрожала в руке.

— Панна Ольга… — сказал Пахол.

Ольга опустила глаза.

— Панна Ольга! — прошептал Пахол. — Вы думайте только о себе, о жизни детей, о болезни матери. Вместе с вашей подругой, — Пахол повернулся к Иде, которая полными смертельного страха глазами смотрела на чужого человека, — вместе с вашей подругой доверьтесь мне. У меня есть предложение.

И Пахол предложил следующее: около кухни есть чулан, в нем темно, но не особенно холодно, потому что рядом в стене проходит дымоход, дверь чулана можно завалить корытами, лоханками, детскими ванночками, — точно ее вовсе и нет. В чулане можно зажечь коптилку, ночью, когда все заснут, можно подать еду, а когда он, Пахол, будет дома, чтобы покараулить, панну Иду можно выпустить в кухню или в переднюю подышать свежим воздухом.

— Ян! — простонала Ольга, — но ведь вы очень рискуете. А что, если об этом узнают…