Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том 2. Театр неизвестного актера. Они не прошли

Рейд дивизии отклонился от железнодорожной линии, марш частей проходил теперь вдоль реки, и, чтобы обслуживать и дальше бойцов ежедневными спектаклями, комиссар театра вынужден был пересадить свой театр на катер.

В то утро между Нюсей и Князьковским, сидящими на корме, шел тихий разговор. Солнце светило ласково и ярко, легкий ветерок шуршал в камышах, тихо плескались волны за бортом.

— И еще я хотел тебе сказать, — задушевно признавался Князьковский, — игрой своей ты, можно сказать, целые полки поднимаешь на бой за коммунизм, а сама из себя ты вовсе беспартийная. Как же оно так получается?

Нюся в смущении поправила синюю французскую кепи на своих кудрях.

— Но это же в театре, а то в жизни…

Князьковский возмутился:

— А что такое театр? И что такое жизнь? Из театра в жизнь тоже дорога есть. А в жизни дорога только одна — в коммунизм!

Но в это время вдруг загремел дружный многоголосый речитатив, заглушая их тихую беседу:

Два десятка юношей в синих французских мундирах, сшитых из посиненной мешковины, и в красных «котовских» галифе дружно рубили тяжелый и четкий гекзаметр. Это были красноармейцы, прикомандированные из разных частей в театр для участия в новой пьесе «Мститель» Львова. Но в антиакустичных условиях фронта голоса молодых актеров звучали очень слабо, и старый трагик Богодух-Мирский взялся на скорую руку хоть кое-как поставить им дыхание. Он стоял перед строем бойцов и, заломив набекрень синюю французскую кепи с серебряными шнурами, дирижировал звонким скандированием:

Многоголосое эхо перекатывалось далеко вниз по реке и звенело над всей долиной. Подготовка новой премьеры и воспитание молодых кадров было в полном разгаре.

Богодух-Мирский дал своим молодым ученикам минут пять передохнуть, и Князьковский с Нюсей получили возможность закончить разговор. Теперь речь шла о том, что дивизионный театр не может существовать, имея в своем составе только какой-то десяток актеров и одну актрису. К тому же, по предположениям Князьковского, война вообще должна была вскоре закончиться и дивизионному театру предстояло стать одним из лучших театров республики. Где же раздобыть для него актеров?

— Вот, скажем, Сара Бернар, — поинтересовался Князьковский, — известная мировая актриса, где она сейчас находится, не знаешь? Не в прифронтовой ли полосе?

Нюся застеснялась и потупилась.

— Или, скажем, Комиссаржевская, или там Заньковецкая. Мы в два счета раздобудем от комдива приказ на их персональную мобилизацию — и ваших нет! Тебе их домашний адрес известен? Ты их давно видела?

— Я не видела их никогда… — прошептала Нюся хмурясь, — и вообще Сары Бернар и Комиссаржевской уже давно нет на свете. Это я тогда просто так сказала, со зла, чтоб вам досадить… Вы не сердитесь за это на меня…

Но закончить разговор им снова не удалось. Неожиданно громкий гул перекатился через реку и с железным лязгом лопнул где-то вверху. В ту же секунду неподалеку, из камыша, брызнуло в небо фонтаном грязи и земли. Гулкий взрыв потряс все вокруг.

Ба-бах!

Князьковский и Нюся вскочили на ноги.

Ба-бах! — ударило снова, и на этот раз метрах в двадцати за кормой высоко плеснул фонтан воды.

Ба-бах! — раздалось в третий раз, и это было уже перед носом катера метрах в десяти.

И тогда один за другим десять или пятнадцать взрывов взлетело вокруг катера. Польская батарея взяла катер в кольцевой обстрел. Капитан дал «стоп», мотор заглох, и теперь в перерывах между взрывами наступала абсолютная тишина. Но уже через минуту застрекотали пулеметы, и на зеркальной поверхности реки и впереди и позади катера легли широкие вееры заградительного огня. Катер сносило течением прямо к песчаному крутому берегу. Около полусотни белопольских жолнеров уже бежали к воде и с ходу бросались в реку с винтовками наготове.

— Сдавайтесь, сдавайтесь! — орали они. — Большевице, реньки догури! [3] Большевики, руки вверх!

Сопротивление было бессмысленно, и актеры поспешно подняли руки вверх. Красноармейцы — «французы» переминались с ноги на ногу, не зная, что им делать. Передние жолнеры уже хватались за концы с правого борта.

Заслоняя своим телом Нюсю, Князьковский отступал к левому борту. Рука его щупала пояс, ловя кобуру. Еще мгновение, и, выхватив наган, он дорого продаст свою жизнь. Но в это мгновение несколько жолнеров сзади повисли у него на плечах, и, не устояв на деревяшке, Князьковский грохнулся на палубу. Ему уже крутили руку назад. На берегу стоял польский поручик и кричал:

— Взенц живцем! И до полковника! Прендко! [4] Взять живым! И к полковнику! Быстро!

Машина пана полковника остановилась на краю обрыва. Телефонисты сматывали провод. Победная песня уже звенела с высокого берега.

Перед полковником впереди всех пленных, со скрученной за спину рукой, вгрузнув деревяшкой в песок, в широком клеше и рыжем бушлате, понурый, но в вызывающей позе стоял матрос.

— О, матросы, то, проше панув, суть найперши большевице, все как один — чекисты и комиссары!

Не было сомнения, что самым старшим среди всех пленных был именно матрос. Пан полковник бросился к Князьковскому, как тигр:

— А, скурвый сыну! Комисаж прокляты! Розтшеляць! [5] Расстрелять.

Несколько жолнеров подхватили Князьковского и потащили в сторону. Пан полковник очутился теперь перед Богодух-Мирским. Старый трагик уже преодолел первый испуг и овладел собой. Актерская выдержка и привычка не теряться ни при каких обстоятельствах уже вернулись к нему. Скрестив руки на груди, он величественным движением отбросил седую шевелюру назад и с высоты своего гигантского роста надменно мерил взглядом толстого кривоногого вояку в конфедератке.

— Большевик? — неуверенно спросил полковник.

— Член Всорабиса.

С секунду сбитый с толку, пан полковник глядел на странного великана, стоявшего перед ним. Потом подскочил и схватил его за грудь.

— Кто ты есть? — закричал паи полковник. — Пся твоя мать!

Богодух-Мирский величественным жестом отстранил руку полковника.

— Прошу не тыкать. Я тридцать лет на сцене!

— Розтшеляць! — взвизгнул пан полковник, теряя всякое самообладание.

Теперь у пана полковника уже не было никакого сомнения, что перед ним большевистская разведка, странно костюмированная. И то, что он не мог разгадать цели подобного маскарада, приводило пана полковника в ярость.