Юрий Смолич - Избранное в 2 томах. Том 2. Театр неизвестного актера. Они не прошли

Нина горько плакала. Ольга не знала, что сказать.

Мать тоже убивалась, — от нее ничего не удалось скрыть, она знала все. Горестно твердила она, что лучше было эвакуироваться, лучше было даже погибнуть в дороге, — только бы не терпеть таких мук!

Но Мария с Ниной пришли не только по этому делу: их беспокоила судьба подруги Иды Слободяник.

Ольга мало знала Иду Слободяник. Она встречалась с нею только на сессиях. Но, однажды увидев Иду, нельзя было забыть эту красавицу. Ида была кумиром всех подруг. В Иду были по уши влюблены все студенты и преподаватели. Какое все это было ребячество, каким все это казалось теперь далеким и пошлым…

— Девочки! Мы должны спасти Иду! — говорила Мария. — Ида — еврейка, ее бросят в гетто. Или она сразу же попадет в руки охранников!

«Хундерт зибциг!» — вспомнила Ольга. Именно таких любят грязные донжуаны: высокая, стройная, пышные золотые волосы, смуглый румянец и неожиданно — черные глаза…

Нина со слезами рассказывала, что Ида решила облить себе лицо серной кислотой.

— Девочки! — плакала Нина. — Вы ведь знаете, какой у Иды решительный и бешеный характер. Мы должны ее спасти. Не может быть, чтобы фашисты остались здесь навсегда! Наши вернутся. Зачем Иде уродовать себя?

Нина полагала, что Иде надо заявить, будто она не еврейка. Немецкий антисемитский закон давал следующую лазейку: если три человека — не евреи — засвидетельствуют, что четвертый тоже не еврей, ему не надо уходить в гетто. Потом будет организовано какое-то специальное учреждение, которое займется более тщательным расследованием. Но тем временем можно будет придумать, как спасти Иду.

Ольга возмутилась. Какое безобразие! Доказывать, что ты не еврей! Разве это позор — быть сыном своего народа?

Иду, конечно, надо спасти. Но для этого необходимо засвидетельствовать, что она не еврейка, и подтвердить это своими подписями! Никогда бы Ольга не подумала, что может совершить такой поступок: покрывать кого-то, кто отрекается от своего народа! Отрекается от своих. Доказывает, что он — вовсе не он! Да ведь свидетельствовать, что кто-то не еврей, это как бы самому утверждать антисемитизм… Нет, нет, мы имеем дело с фашизмом! Защищаться от натиска фашизма с позиций логики — бессмысленно. С фашизмом надо бороться на поле боя, на баррикадах. Но если уж случилось так, что ты не принимаешь участия в борьбе, то защищайся как только можешь, но защищайся.

Ольга, Мария и Нина решили идти. Идти надо было к какое-то специальное учреждение, — Мария забыла, как оно называется, но знала, где оно находится.

Впервые после оккупации Ольга вышла из дому. Воздушными налетами, бомбардировками и артиллерийским обстрелом были произведены пока незначительные разрушения… Город, казалось, стоял такой же, как и неделю назад, но он был совсем не такой. Город — это вовсе не здания, улицы или площади. Город — это традиции поколений и твои личные привычки. Это — люди, с которыми ты работаешь, и интересы, которыми ты живешь. Площади, улицы и здания стояли на месте, но города уже не было. Родной город не стал чужим, но он стал похищенным городом. Горько и больно было смотреть на каждый камень. Раньше ты этого камня не замечал. Теперь он будил дорогие сердцу воспоминания. И его у тебя похитили.

Ольга, Мария и Нина старались только перебегать через улицы и шли больше проходными дворами. В этой части города Ольга хорошо знала все проходные дворы.

На углу Бассейной Ольга вдруг увидела Миколайчика. Он шел навстречу ей. Боже мой, Миколайчик остался?! Миколайчик был одним из ближайших друзей Ольги. Он работал инженером в тресте, куда Ольгу постоянно вызывали стенографировать. Миколайчика сблизило с Ольгой увлечение футболом, они часто ходили вместе на матчи. Встречались они всегда с удовольствием и находили множество тем для разговоров: кто вышел в первый тур всесоюзного соревнования, какие команды претендуют на кубок СССР, как прекрасно играл в последнем матче вратарь Паровишников. За футболом появились и другие общие интересы: они ездили вместе купаться на Донец, обменивались книжными новинками, потом у Миколайчика умерла сестра, и Ольга его утешала. Где бы они ни встретились, свой путь они непременно продолжали вместе. Но вот Ольга увидела сейчас Миколайчика, и первым ее движением было — спрятаться. Убежать, сквозь землю провалиться — только бы не встретиться с Миколайчиком! Ольге стыдно было смотреть Миколайчику в глаза.

Но, сделав усилие над собой, Ольга пошла прямо навстречу Миколайчику. Оставалось всего каких-нибудь десять — двенадцать шагов. Миколайчик вдруг заметил Ольгу и сделал движение. Он хотел завернуть за угол, чтобы не встретиться с Ольгой. Но было уже поздно. Поравнявшись, Миколайчик снял шляпу и поклонился. Глаза его смотрели не в лицо Ольге, а куда-то ниже, вбок, он избегал взгляда Ольги. Он покраснел, прибавил шагу и прошел мимо не останавливаясь. Он даже не сделал движения, чтобы остановиться. Миколайчику было стыдно, как и Ольге. Кровь бросилась Ольге в лицо…

Потом подруги пересекли Сумскую. Широкая улица была почти пуста. Оборванные троллейбусные провода лязгали на ветру об асфальт. По тротуарам важно расхаживали по двое патрули. Прохожие спешили забежать в подъезд или завернуть за угол. По мостовой порою проезжали автомашины. Шоферы не давали гудков — прохожий сам должен был остерегаться. Ольге даже показалось, что машины гоняются за прохожими, стараются переехать их или задеть крылом. Иногда по улице проходили целые семьи — стар и млад — с узлами, чемоданами, подушками. Они шли медленно, понурясь, с тупыми или безумными взглядами. Они шли молча — молчали даже дети и младенцы на руках. Это шли евреи. Они покидали свой кров и направлялись в гетто, — таков был приказ коменданта…

В учреждении, куда Мария привела Ольгу и Нину, совершенно не было посетителей. Местные жители еще не знали дороги к фашистским властям.

На пороге учреждения Нина пошатнулась.

— Боже мой, я боюсь!

Но Мария подтолкнула ее, и они вошли.

В первой комнате сидел канцелярист в мундире эсэсовца. Он что-то писал.

— Битте, — сказала Мария, — энтшульдиген зи…

Канцелярист продолжал писать.

Девушки стояли. Первые слова, произнесенные ими на языке завоевателя, значили: «Простите, пожалуйста…»

В этой комнате еще недавно помещался детский сад, — над панелью вокруг всей комнаты шел бордюр, разрисованный красными и синими петушками и цветочками. Это рисовали сами дети, украшая свой уголок. Выше на стене висел теперь портрет обезьяны с короткими подбритыми усиками и несколько объявлений на немецком языке.

— Вам что надо? — рявкнул вдруг канцелярист, отрываясь от бумаг.

Произношение у него было картавое, он говорил, должно быть, на южнонемецком диалекте, — вспомнила Ольга лекции по немецкому языку.