Василий Росляков - Мы вышли рано, до зари

Каждый месяц совхоз платит десять — двенадцать тысяч. Кому? За что?

Разговаривал как-то с начальником Сельхозтехники. Как он считает, зачем она нужна? А кто же будет продавать технику, запчасти? Как это? Государство. Вот мы и есть государство. Нет, это не объяснение. Тут что-то не так.

Другое дело РАПО, это — эксперимент. Дело покажет — хорошо это или не очень. Пока идут споры. Можно подождать. Главное ведь, никто, ни один человек на земле не может взять и сказать: делай так и так, а вот так не делай. Вводи РАПО или не вводи РАПО. Нет таких людей, потому что нет такого государства, которое уже прошло этот путь. Мы первые, мы и должны искать. Мы и скажем потом другим, как надо. Впереди путь очень и очень большой, и на каждом шагу нужно самим искать дорогу, чтобы не сбиться с ноги.

Теперь это МХП. Тоже эксперимент. Одни хвалят, другие ругают. Сам управляющий межхозяйственным предприятием Виктор Трофимович — в восторге. Говорит, МХП — это единственно верный путь, это предприятие в одном кулаке держит всю технику района, отвечает за ремонт, за подготовку к страде, за кадры и так далее. Но ведь в совхозе техника тоже в одном кулаке; правда, Сельхозтехника сильно мешает. Нет, тут надо разбираться. Ломай голову. А если не ломать? Не думать об этом? Но и так нельзя. Привыкнешь не думать, тогда все пропало. Вот Савва Фотиевич говорит: не умничай, а выполняй. Нет, это не для меня. Сколько примеров, когда люди не умничали, а только выполняли, и теперь всем видно, чем обернулось. Нет, надо умничать. Если, конечно, способен.

Вот Калининский совхоз восстал против Сельхозтехники. Не стал платить, не стал пользоваться услугами. Добывал запчасти на стороне. Бился год, а потом пришел и сдался. Не получается. А мужик богатырь. Когда отказался от услуг, все думали, что этот-то вытянет. Ждали, чтобы после, вслед за ним объявить бойкот Сельхозтехнике. Не получилось. Но ведь это же не принудиловка! Как же так можно?

Встретился с красногвардейским секретарем на совещании в крае: как, говорю, Иван Васильевич, с Сельхозтехникой отношения у вас?

— А моя задача, — сказал он, — задушить ее. Вот как!

Пробовал с Анатолием Васильевичем поразмышлять, с председателем профсоюза. Действительно, швыдкий. А давай, говорит, Михалыч, пошлем ее к черту, эту Сельхозтехнику. В Покойном же отказался директор! И мы давай откажемся. Нет, говорю, в Покойном директор уже сдался. Ну, а мы, говорит, не сдадимся. Нет, не получится. Уборочная на носу. Через недельку начинать надо. А ну станет комбайн, станет трактор, наплачешься. Нет. Против не пойдешь. Сил нет. Надо к отцу съездить. К отцу. Там хоть вместе подумаем, и ребятишек свозить надо. Жена на курсах повышения в Ставрополе. Димке скучно одному — пускай поживет у деда, у бабки. И Володя давно не был. В воскресенье заберу ребят и поеду.

Так решил Михал Михалыч и успокоился. А сейчас на стрижку. Сел на «УАЗ» и помчался со двора.

Сразу же за магистралью, на зеленых картах, еще косили траву. Два «КИРа», поднявши хоботы, медленно ползали по зеленому полотну, набивали из этих хоботов травяной крошкой кузова автомашин. Рядом с желтыми полями полосы люцерны, по которым ходили «КИРы», резали глаза оскоминной зеленью, глубоким, насыщенным цветом. Михал Михалыч выехал на полевую дорогу, и сразу зеленые травяные полосы остались внизу, справа. А слева, на подъеме плоской горы, завиднелся сарай и мелкие постройки, погреб, склад, душевая, столовая. Сюда подгоняли отару и в иной день всю ее выпускали оголенную, побелевшую от снятого руна, выставившую свою худобу, костистые спины под знойное ослепительное солнце. Отдельные овечки были помечены зеленкой, это стригаль мазал порезанные места.

Михал Михалыч оставил машину возле бочки с водой и развалистой походочкой направился к сараю. Вошел в тень под крышу, и тут его встретил проворный мужичонка, засеменил рядом, стал докладывать. Михал Михалыч улавливал остренький запах спиртного, то и дело наносило этот запах от семенившего бригадира, но замечания не сделал, промолчал. Он знал, что бригадир не может не принять с утра, знал, что и положиться на этого проворного мужичка тоже можно. Бригадир держался хорошо, правда, немножечко заискивал, но никто не сказал бы, что человек выпил. А запах работе не помеха. Совесть у него есть. Это главное.

— Как сегодня? — спросил для порядка.

— Все как на конвейере. Сегодня отару могут забирать.

Михал Михалыч вошел в помещение, поздоровался с кем поближе, посмотрел на всю длину стеллажей, настилов, перед которыми стояли большей частью женщины-стригали. Они ловко схватывали овцу, заваливали на стеллаж, зажимали голову и начинали электрической машинкой с живота. Проделывали дорожку на животе, расширяли ее, обстригали ноги, шею, переходили к бокам, снимали со спины, точно как на состязании стригалей спускали голую овцу на пол, толкали под зад и вытаскивали из загородки новую. Расправляли руно, потряхивали им, как дорогим платком, сворачивали и отбрасывали в сторону, где другие женщины несли ее в специальный прессовщик. Набивали рунами бункер, расправляли мешковину, включали рубильник, и медленно начинал подвигаться бункер, выталкивая на решетку спрессованный и перевязанный тюк шерсти, упакованный в мешковину. Тут маркер краской ставил номер, вес, взвесив предварительно, брутто-нетто, и — все готово к отправке. Накопилась уже целая гора этих маркированных тюков.

Смотреть было приятно. Особенно старался парень. Он не у стеллажа стоял, а прямо в базке. Схватывал овцу и, как монгольский борец, заваливал прямо на пол и но хуже призера окатывал ее мягкими движениями руки с машинкой, выталкивал сразу из базка, заваливал вторую, и некогда было ему снять капли пота, сбиравшиеся на лбу, струившиеся ручьями через переносицу, по вискам, по всему загорелому лицу. Он старался. Он был артистом.

Он не один раз брал первое место на соревновании стригалей. Стал входить в роль героя, появилась надменность, неуправляемость, сильно портиться парень стал. Михал Михалыч решил попридержать его, в этот раз на соревнование не послал. Пускай немного поостынет. Герой все понял — и вот старается, доказывает, упивается мастерством, истязает себя, по́том обливается.

Михал Михалыч вышел, а тут хозяин отары, чабан.

— Что делать? — встретил он директора с ходу. — Куда теперь?

— Давай вместе думать, — развел руками Михал Михалыч.

— Все в пыль выбито. Куда девать ее? А их тыща целая. Возьму вот и загоню в село, прямо на бульварную улицу или в розарий к вашей конторе.

— Они розы не будут жрать. А если в лесополосу? Погоняй деньков пять, ну недельку. Как уберем где хлеб, так и выгонишь на жнивье.

— Ладно, пройдусь по полосе, травы там до черта, но кишкой вытянется отара, углядеть за ней трудно.