Василий Росляков - Мы вышли рано, до зари

— Больше выхода нет, не вижу.

Чабан махнул рукой и пошел от директора, попыхивая сигаретой. За ним поплелись собаки.

Еще два, от силы три дня, и с овцой все будет закончено. Но куда их девать? Михал Михалыч ехал домой, и эта овца давила на него, голова пухла. Двадцать тысяч гектаров земли, почти все распахано. И двадцать восемь тысяч овец. Где их пасти? Все склоны, неудобицы — все вытоптано до пыли. Хорошо, что к уборке урожая дотягивают, но еще ни одного гектара не убрано. Одной недели не хватает. И эта неделя сводит чабанов с ума. И сам тронешься. Куда девать овец? Неужели нельзя так спланировать, чтобы хозяйства, где более подходящие условия для овцы, сделать чисто овцеводческими, а там, где хорошо с хлебом, сделать чисто зерновыми и не впутывать их в овцеводство. И овце было бы лучше, и урожай был бы выше. Разве мы без овцы остановились бы на семнадцати центнерах? Никогда. Мы бы ниже тридцати не сползали. Нет, кто-то на бумаге расписал, раскидал по хозяйствам и доволен. Калиновский председатель жалуется еще больше. Начали, говорит, с двадцати тысяч и каждый год прибавляют. Нынче, говорит, уже сорок тысяч овец держу, а земли те же двадцать тысяч гектаров. Жду, говорит, и в этом году прибавят. Там, правда, у председателя война идет с райкомовцами, с планирующими организациями, хотят сбить его с ног. Старые счеты. Председатель этот еще двадцать лет назад ввел безнарядные звенья в своем колхозе, весь колхоз поставил на этот путь. Ему — не давали. Дело новое, не суйся. А он — свое. Получал выговора. Теперь, когда по звеньям постановление есть, опять навалились, мстят за прошлое. Но мстят, говорит, планами на овцу. Каждый год прибавляют. Хотят сбить с ног. Овца мешает хлебу. Тут требуется сильное вмешательство со стороны. Сильная рука должна пройтись по этим планам и планировкам.

— Просили позвонить на кирпичный завод, — сказала Наташа, когда он вошел в свой кабинет.

— Ну здоров, здоров! Как живу? Бегаю, кручусь, верчусь. Такая наша жизнь. — Замолчал, сморщился, почесал голову, даже привстал и снова плюхнулся в кресло. — Ну, понял, Алексей, понял. Лады!

Но ведь от этого тоже не уйдешь. Все это тоже она, жизнь. Ну одному отказал, от этого отвернулся, от другого — и останешься один, а один в поле не воин. Алексей Алексеевич, он чем хорош? Деловой мужик. Хваткий руководитель. И человек свой. Кирпичный завод в Цыгановке, рядом с Казенником, а получи без дружбы хоть один кирпич. Черта с два! Надо поддерживать дружбу. Да и в конце концов… самому как? Он что — приговоренный? День и ночь вертеться? Отдых тоже ведь нужен? Или он не нужен директору? Где ж тогда взять силы для воспроизводства? Где, Михал Михалыч? Не надо быть рабом собственной совести! Директор кирпичного завода хочет отметить свой день рождения, приглашает в лесополосу. В пятницу, то есть сегодня, уезжает на ночь в Калмыкию за раками. В воскресенье приедет, вареных привезет, красных, горячих, целый бидон. Ну что ж, раки так раки.

Давайте, Михал Михалыч, везите Димку к старикам завтра, а не в воскресенье, как собирались, вечерком отвезите, потому что суббота — день рабочий, тут суббот не бывает, и воскресенье — тоже рабочее, тут и воскресений не бывает у директора. Отвезете, а вечером в ту же субботу вернетесь, сорок километров — не дальний путь. Зато в воскресенье, опять же вечерком, часам к пяти-шести, — в лесную полосу. И ребят захватите с собой, главных специалистов. Алексей-то Алексеевич с ними приглашал, со специалистами.

Вот и суббота. Поехали. Димка рядом сидит, приподнимается, чтобы лучше смотреть на дорогу, заваливается на сиденье, ничего не видит. К отцу пристает.

— Убери руку, — говорит отец. — Не лезь к баранке.

— Почему?

— Потому что мешаешь вести машину.

— А дай я поведу.

— Подрасти сперва.

— А Володя подрос?

— Подрос. Он у нас жокей. Видал, как на коне летает?

— На Тагильде?

— На Тагильде. И на другой может.

— А на машине может?

— Пока нет. На мотоцикле может.

— На мотоцикле и я могу. И на машине могу.

— Убери руку.

Володя сзади сидит, книжонку читает. В разговор не вмешивается.

Пронеслись мимо раскорчеванных полей, рыбхоз готовит площади под новые водоемы. Выворочен с корнем гигант тополь, комель с корневищем горой поднялся, торчит в небо… Пошли зеленые поля, смесь посеяна, магар, горошек и что-то еще. Провода бегут над головой по левой стороне, вдоль канавы. То опускаются, провисают, то опять поднимаются перед столбом. Щурки сидят на проводах. Машина — ближе, птицы взлетают, отлетят подальше вперед и снова садятся, ждут машину, но близко не подпускают. Перелесочек заструился на горизонте, марево на нем играет, чуть в сторонке башня на синем небе прорисовалась, силосная, а может, на ферме водонапорная.

— Володя, — Михал Михалыч оглянулся на старшего, — бураки в бригаде у вас закончили?

— Пропололи, — отозвался сын, не подняв головы.

— Как ребята, не устали?

— Привыкли.

— Не обижают вас?

— А кто?

— Ну мало ли.

Володя не ответил. Пускай читает.

— На конюшне был?

— Был.

— Ну и что там?

— А что?

— Ну как что? Может, из жеребят заболел кто, может, с конями что. Мало ли?

— Нормально.

Ага, читает. Ну читай, читай. Отцу некогда, хоть ты читай.

— Чего ты там читаешь?

— Золототрубов. О Буденном.

— На конюшне взял?

— Да.

Вот и Томузловка.

— Володя, выйди ворота открой.

Но уже услышана машина, сами открываются ворота, отец из-за них показался. Голова почти целиком седая, а лицо розовое, разогретое, что-то, видно, по двору делал.

Въехали. Кинулась мать, запричитала над Димкой, на руки его, поставила на землю. Молодец. Приехал. Но Димка застрочил по двору, в базок, на дерево полез, с дерева на крышу сарая.

— Дима! А ну сорвешься! Слезай оттуда!

Куда там. Два котенка прыснули за Димкой, на дерево, оттуда на крышу, сразу своего признали. Володя помог отцу выгрузить из багажника какие-то свертки, канистрочку пятилитровую отнес на кухню. И важно скрылся в хате, в комнаты пошел. Читать, конечно. Там тихо, прохладно. Сиди на мягком диванчике и читай.

Мать, немного расплывшаяся, вытерла запаном руки, поздоровалась с сыном, поцеловала директора в щеку. Провела рукой по лысине. Волосики, Миша, уходят, уходят.

— Ну идите с отцом погуляйте в саду, а я соберу пока.

Отворил калитку в сад.

— Виноград побрызгал уже?

— Давно. Глянь, как набирает. В зерно пошел быстро.

— Помидоры у тебя нынче хорошие, другой сорт.

— Мать где-то достала, переменили сорт. Ростовские, что ли? Не знаю.

— А крыжовник уже есть можно, гляди.

— Можно, можно, только попробуй, Москву видно.

Михал Михалыч взял ягоду, уже крупную, но покрытую мягкими волосиками, положил на зуб и скривился.