Василий Росляков - Мы вышли рано, до зари

Виталий Васильевич познакомил Михал Михалыча с домом, после чего мужчины прошли в столовую.

— Придется подождать немного, я мигом. — И хозяйка дома исчезла где-то в глубине квартиры.

— Ну так что? Как же ты опростоволосился, Михал Михалыч? А?

— Трудно ответить, не понимаю, Виталий Васильевич. Рассказывал ему то же самое, что и вам. А он так разрисовал, что и не поймешь, откуда что брал.

— Сразу видно, этот социолог в писатели метит. Лихо разрисовал.

— Виталий Васильевич, все по существу у него верно, но чужой человек писал, чужой. Карьеру какую-то делает, кому-то хочет понравиться.

— Со мной он на эту тему вообще не говорил, а подал меня как Ноздрева какого-нибудь или Собакевича. Лихо, лихо. Далеко пойдет.

— Может, Виталий Васильевич, сочиним ответ?

— Это мы просто обязаны сделать. Все так и напишем, что вопросы подняты правильно, над ними сами бьемся, но что суть статейки социолога не в том, а в страстном желании прославить свое сатирическое перо. Ради этого он пренебрегает всеми этическими нормами, простым приличием. Директора и секретаря горкома, с которым социолог вообще не разговаривал на эту тему, он вывел такими смешными головотяпами, что всякому видно, что и секретарь горкома и директор для него были всего лишь материалом в его сатирических упражнениях.

Что же касается самой сути вопроса, то это находится вне компетенции городского комитета партии и уж тем более директора совхоза. Тем не менее мы все эти вопросы ставим перед вышестоящими органами и будем добиваться их разрешения.

Вот так, Михал Михалыч. Давайте мы это запишем сейчас, а потом согласуем на заседании ближайшего бюро и отправим в эту газету.

Виталий Васильевич принес бумагу, шариковую ручку, положил перед Михал Михалычем и сказал:

— Пиши.

Михал Михалыч начал писать, переспрашивал отдельные места, как лучше сформулировать. Пока супруга накрывала стол, ответ был записан и одобрен.

— Теперь, — сказал Виталий Васильевич, — согласуем с бюро и отправим в два адреса: в газету и в крайком партии. Ха! — улыбнулся Виталий Васильевич. — Увидел бы этот социолог, как герои его статейки собрались за ужином, за составлением ответа, обязательно написал бы новый фельетон. Ну да бог не выдаст, свинья не съест. Бери, Михал Михалыч, что милая моя супружница приготовила. Она тоже переживает. Как же ты, говорит, в эту комедию попал? Небось доволен, ведь на всю страну?

Виталий Васильевич говорил и орудовал вилкой, с аппетитом ел, с удовольствием, даже весело как-то — видно, не очень-то тронут был этим событием.

После чая Виталий Васильевич предложил Михал Михалычу остаться переночевать.

— Поскольку мы теперь герои одной комедии.

Михал Михалыч сильно смущался, но остаться не остался, рано вставать надо и так далее. А Виталий Васильевич вовсю продолжал играть роль веселого, ничем не омраченного человека, на самом же деле кошки скребли у него на сердце, он и приглашал Михал Михалыча переночевать, чтобы как-то вдвоем развеять гадкий осадок, что упорно держался на дне секретарской души. Он нуждался в собеседнике. Сел в машину проводить Михал Михалыча до здания горкома, а там, простившись, поднялся к себе в кабинет. Решил позвонить секретарю крайкома, хотелось услышать его голос, его мнение.

Хотя Зоя и знала, что уборка зерновых закончена, треск мотоцикла за окном застал ее врасплох. Этот треск упал на нее как гром с ясного неба. Едва орлиный клекот мотора прорвался в окна, сердце Зоино подскочило, мягко ударилось обо что-то внутри и остановилось. До этой минуты Зоя спокойно сидела и смотрела, как мать строчила на машинке. И вдруг — клекот. Мать взглянула на Зою и остановила машинку:

— Ты что, бог с тобой?

— Я ничего, мама, это… он, Сережка. — И затаилась, не зная, что делать. Выручила мать:

— Что же ты сидишь? Беги.

В легком платьице, в тапочках, она бросилась к дверям, выскочила и остановилась возле калитки, тихонечко притворив ее. Сережа стоял, облокотившись на мотоцикл, с почти незаметной улыбкой. Неслышно ступая по прибитой земле, Зоя подошла и остановилась возле мотоцикла, молча, из-под опущенной головы глядя в его загорелое лицо.

Почти шепотом она сказала:

— Здравствуй.

А он сказал:

— Ну.

Вскочил на мотоцикл, Зоя примостилась сзади. Она обняла его и вдруг вся вздрогнула и, чтобы сбить дрожь, еще сильнее прижалась к жаркой Сережиной спине.

— Куда? — спросила Зоя. Не поворачиваясь к ней, Сережа тихо отозвался:

— На Гавайские острова. Или куда скажешь.

— Давай на Гавайские.

Взревел мотор, выстрелил синими кольцами дыма и развернулся к выгону в сторону Гавайских островов. Но до островов не доехали, потому что Сережа остановился у Володина сада.

— Приехали.

Перед ними расстилалась зеленая стерня, люцерна была скошена и убрана, и поле теперь было пустынным и неприютным.

— Ну? — спросила Зоя. — Как ты там на своем комбайне?

— Как и ты со своими коровами. Ничего. Я теперь, Зоя, никого и ничего не боюсь, я теперь во. — Сережа расправил плечи. — Не боюсь даже тебя. Я, если хочешь знать, к тебе приехал.

— Я вижу, что приехал.

— Нет, ты не так поняла, я приехал к тебе домой, с твоими родителями посидеть, чтоб привыкали ко мне.

— А зачем привыкать родителям? Они знают тебя.

— Я ведь увезу тебя домой к себе. Чтоб им не страшно было отпускать тебя.

— Как отпускать? Зачем?

— Как зачем? Ведь мы поженимся, не будем ждать, когда я в армию уйду. Зачем ждать так долго? И потом. Если мы поженимся, ты уже будешь всегда со мной, а нет — может всякое случиться.

— А если я не хочу замуж? Ведь мы еще маленькие.

— Ну, если не хочешь, тогда… Тогда я отвезу тебя.

— Ты обиделся?

— А чего обижаться? Ты свободный человек, и я свободный. Хочешь — да, не хочешь — нет. Вот и вся история. Садись.

Он с ветерком доставил Зою к дому. У ворот стал прощаться.

— Не пущу, — сказала она.

— Ты куда меня тянешь?

— Куда, к нам.

— Зачем?

— Родители мои должны же привыкать к тебе.

— Зачем?

— Как зачем? Чтобы не боялись за меня.

— Ты просто поглупела со своими коровами. Пошли.

Зоя отворила калитку, и они пошли через двор в дом. Поднялись в залу, где мать сидела за машинкой.

— Вот, мама, Сережа к нам пришел. Чтобы вы с папой не боялись его.

— Здравствуйте, Татьяна Васильевна. Вы не слушайте ее, пожалуйста. Видите, какой это ребенок, несамостоятельный!

— Теперь, Сережа, вы все дюже самостоятельные стали, — слегка привстала Татьяна Васильевна. — Погляди на себя. Сажень в плечах, загорел, как негр. И Зоя — тоже, она у нас доярка, не шутка. В куклы играть уже бросила. Школу через год кончит. Замуж пора уже, да вот никто не сватается.