Всеволод Кочетов - Молодость с нами

Олино время распределялось так: часов до трех дня она занималась, листала книги, делала выписки. Решив, что из аспирантуры надо непременно уходить, надо непременно начать накапливать свой собственный самостоятельный опыт в жизни и науке, Оля все же не хотела оставить о себе такое мнение, будто бы она ушла, потому что не справилась. Ничего подобного: она оставит там множество материалов, которые будут свидетельствовать совсем об обратном. Заниматься, правда, очень не хотелось, Оля делала над собой отчаянные усилия и до положенного времени досиживала кое-как.

После трех она начинала готовиться к вечерней встрече с Виктором. Одно за другим перебирала платья, стояла перед зеркалом, обдумывала каждую деталь своей внешности.

После той встречи, когда произошла трагическая размолвка из-за какой-то девушки, уехавшей на Дальний Восток, Виктор позвонил Оле назавтра вечером.

Вечер был скверный. Оля и Павел Петрович сидели в кабинете, и Оля расспрашивала Павла Петровича, почему ушла Варя. Он ответил, что не знает, почему. Оля не верила и настаивала, и даже сказала, что кое-что слышала возле дверей. Настроение у нее было ужаснейшее. Весь день она ничего не брала в руки, ничего не делала, только ходила от окна к окну и вздыхала. Вздыхала она так часто и громко, что ей самой это было противно. С приходом Павла Петровича тоже вот не стало легче.

Они сидели долго, неоткровенные друг с другом, размышлявшие каждый о своем. Оля вздрогнула, когда зазвонил телефон, поспешно схватилась за трубку.

— Да, я вас слушаю, — стараясь говорить как можно холоднее и безразличней, ответила она, когда узнала голос Виктора Журавлева.

Они разговаривали несколько натянуто, но совершенно не упоминая того, что произошло накануне. Журавлев спросил, когда и где они встретятся — сегодня или завтра, лучше бы, конечно, сегодня. Оля хотела сказать, что больше никогда и нигде, но сказала, что ей все равно, — можно на берегу у моста, а можно и на бульваре, где живет он, Виктор. Павел Петрович спросил, когда она положила трубку:

— Шнуровкин, конечно?

— Журавлев, папочка! — ответила Оля с отчаянной смелостью. — Ты его знаешь, это ваш сталевар, который рубит расплавленную сталь рукой. Виктор Журавлев. Он мне нравится.

Так случилось впервые, что, услыхав от Оли имя нового ее знакомого, и еще, о боже мой, которому не только она, но который и ей нравится, Павел Петрович не нашел никаких ядовитых слов.

— Вот как! — только и сказал он.

Что он мог сказать еще?

Он представил себе мысленно этого Виктора Журавлева. Что ж, Виктор Журавлев был отличным первым подручным бригадира-сталевара. Еще в бытность Павла Петровича на заводе Журавлева готовили к самостоятельному бригадирству. Это, так сказать, производственная сторона, общественное лицо Журавлева. А что у него в душе, что в мыслях, в сердце — Ольге, должно быть, это видней, чем ему, Павлу Петровичу. Что можно сказать о человеке, видя его только возле мартеновской печи, только в прожженном бушлате, с черным измазанным лицом? Много ли могли заводские инженеры и мастера сказать в свое время о молодом слесаре Павлуше Колосове? Занозистый, дескать, шустрый паренек, работает хорошо, сообразительный. И только. А Леночка — отметчица с бетономешалки — могла бы о нем в ту пору рассказывать целые легенды, она их и рассказывала подругам, до самой своей смерти рассказывала.

— Да, вот как, — повторил Павел Петрович, подошел к отважно глядевшей ему в глаза дочери, видимо готовой к самой отчаянной борьбе за своего Журавлева, погладил ее по голове и отправился спать.

И вот пошли удивительные дни. Оля и Виктор ходят и ходят по улицам. Ни она, ни он не хотят ни в кино, ни в театр, ни на какие концерты. Жизнь, когда она завязывается в такой узел, который завязанным оставаться долго не может и непременно должен быть развязан, — в такую пору жизнь в тысячи раз острее, богаче переживаниями, волнениями, страстями, чем плод самой пылкой человеческой фантазии, представленный на театральных подмостках или на экране кино. Любовь и в наши дни нисколько не увяла, не угасла, не потускнела, не стала ручной и домашней. Любовь все так же способна ворочать горами, она так же способна и окрылять людей для взлетов под самое солнце и сбрасывать их в грязь и болота низменных чувств. Пусть нас не уверяют моралисты, что любовь — это сугубо личное, индивидуалистическое, которое якобы противопоставляется общественному. Нет, любовь — это общественное, потому что обществу нужны не тусклые, серые люди, унылые, как графленая бумага для бухгалтерских ведомостей, а люди, способные вечно цвести, не отцветая, вечно беспокоиться, не успокаиваясь, вечно расти, не старея…

Оля сразу увидела разницу между любовью и игрою в любовь. Это не было любовью, когда она могла обманывать своего сверстника и не приходить на свидание якобы только из тех побуждений, чтобы проверить его чувства; когда она могла говорить: «Этого не хочу, хочу другое»; когда, подставив щеку, или пусть даже губы для поцелуя у ворот, она вбегала весело в дом и требовала поскорее поесть, а то умрет от голода; когда она могла по две недели дуться на какого-нибудь Вадика или Юзика из-за сущего пустяка и не разговаривать с ним, пока он сто раз не попросит прощения у нее, хотя виноват вовсе не он, а она.

Все стало теперь по-иному. Не приди Виктор в назначенную минуту на свидание — Оля будет ждать его под дождем, под ливнем, во время извержения вулкана или всемирного потопа. К чести Виктора Журавлева, он никогда не заставлял ее ждать. Но пусть, пусть заставит, она подождет. Простившись с ним, расставшись только до следующего утра, на несколько часов, она страдала так, будто оставалась без него навеки; она не могла есть, кусок не шел ей в горло, она могла полчаса жевать какую-нибудь котлету, устремив глаза в одну точку и не слыша никого и ничего вокруг. Где тут за что-либо дуться на Виктора! Лишь бы только он на нее не сердился. Она готова делать для него все, все. Всем, чем он хочет, всем, чем она может, она будет каждый день, каждый час, каждую минуту доказывать ему свою любовь, нисколько не задумываясь над такими книжными вопросами: а стоит ли он ее любви, а за что она его любит, что в нем такого, что заставило ее его полюбить? Он сильный, красивый, умный — вот он какой для нее. И пусть отец не вздумает говорить, что он обыкновенный, что он парень как парень и только, мол, как все молодые парни, считает себя выдающимся гением современности.

Оля, как Журавлев ни сопротивлялся, однажды привела его официально знакомиться с Павлом Петровичем.

— Да мы знакомы, — сказал Павел Петрович. Он смотрел на Журавлева и на Олю так, будто у него болели зубы. Оле даже показалось, что он слегка застонал, когда в разговоре она случайно положила свою руку на руку Виктора.