Анатолий Левченко - Пятьсот веселый

На Владимире была белая новая рубашка, шелковая, почти прозрачная, и синие, тщательно отглаженные брюки. Шик! И туфли тоже новенькие. И как только ухитрился даже не запылить их!

Наверно, Генка очень уж внимательно наблюдал за элегантным пассажиром: тот вдруг недовольно посмотрел на парня. Но, видимо, провинциальный и добропорядочный вид Генки подействовал на Владимира успокоительно, он улыбнулся уголками губ и снова сосредоточенно принялся наблюдать за дымком папиросы.

— Далече едешь, парень? — к Генке подошел Николай, он снял рубашку и остался в одной майке. Ну и ручищи! Мускулы, не спортивные и эластичные, а жесткие, рабочие, так и бугрились под кожей, почти сплошь покрытой татуировкой.

— В Москву, — коротко ответил Генка.

— Учиться, что ли?

— Учиться, — Генка еще раз удивился контрасту между лицом Николая, похожим на старый гриб, и его могучим телом.

— Учиться — это хорошо, — просипел Николай и закашлялся. Лицо его налилось кровью. Воздух свистел и хрипел в широкой груди. Наконец он справился с приступом и прохрипел: — Замучил кашель проклятый! Вот приеду домой, во Владимирскую область, буду горячее молоко с маслом пить. По сто грамм масла прямо в стакан швырять и выпивать. Говорят, помогает.

— Наверно, — поддержал разговор Генка, хотя и не представлял себе, как можно пить горячее молоко с маслом.

— А еще мне сказывали, что жир барсучий очень пользительный, — маленькие красноватые глазки Николая заблестели надеждой. — В наших краях про барсуков я что-то не слыхивал. Но найду!

— Конечно, — подтвердил Генка. Он достал из пачки последнюю «беломорину» и закурил, чтобы заполнить паузу в разговоре.

— И меня курить тянет, — сказал Николай, явно довольный тем, что попутчик слушает его внимательно. — Но бросил. Потому как жить прямо по-зверскому хочется. Жить, как все люди. Жениться, детишек завести, дом хороший построить. Барахла нажить побольше.

— Женитесь, вон какой вы здоровый, — покривил душой Генка.

Николай хрипло вздохнул.

— Это я с виду здоровый. А изнутри подточился. Легкие совсем барахлят. Но ничего! Вышибу я этот кашель из себя, будь он трижды проклят! Денег подзароблю и в Москву подамся. Вон Володька Астахов обещал помочь. Знаешь, у него кто отец? Профессор самый лучший по разным болезням. Володька поможет — это точно. Скажет — не соврет!

Николай помолчал, прислушался к собственному дыханию. Потом спросил:

— А ты барсуков видел хоть раз?

— Конечно, видел. Их легко ловить, — ответил Генка, хотя сам только слышал о том, как поселковые охотники ловили барсуков. — Главное, нору найти. Поставить капкан — и все в порядке.

— В институт едешь? — обратился к Генке поднявшийся в вагон Астахов.

Генка кивнул.

— А разве в Красноярске нет институтов?

— Я не из Красноярска, — доверчиво признался Генка и сам не заметил, как рассказал Владимиру о себе, о своем желании учиться только в Москве.

Тут появился Арвид, нескладный, взъерошенный и сияющий.

— Живем, отличник! — крикнул он, потрясая пачками «Беломора». — Последнюю тридцатку на табак спустил. Живем!

Веснушки Арнида золотились, он был беспечен и весел, а с Генкой разговаривал так, будто между ними не было никаких недоразумений. И странно, Генка обрадовался его возвращению.

— Скоро поедем? — бесцеремонно обратился Арвид к Владимиру, покачиваясь перед ним на длинных тощих ногах.

Астахов взглянул на часы:

— Час и пятнадцать минут осталось.

— Ох и часики! — Арвид цокнул языком, глаза его хищненько блеснули.

Владимир со снисходительным пренебрежением посмотрел на конопатого вертлявого мальчишку и вдруг брезгливо поморщился:

— Слушай, у меня есть мазь против вшей, смотри, они у тебя прямо по голове ползают!

— А-а! — Арвид небрежно махнул рукой. — Не сожрут!

— А я тебе говорю: сейчас быстренько умойся горячей водой и натрешься мазью, — жестко, едва раздвигая губы, сказал Владимир, и было видно, что этот человек умеет отдавать приказания. — А свою одежонку выкинешь к чертовой бабушке. Я тебе чистое белье дам. Ясно?

— Да чего ты привязался? — огрызнулся Арвид. Но Владимир не слушал. Он открыл один из чемоданов и сунул Арвиду баночку с мазью.

Лесоруб, стоявший у бруса, слышал, о чем идет речь, и решил внести свою лепту в очищение Арвида от скверны.

— Ребята, у меня котелок есть, почти ведерный. Наберите кипятку и помоетесь, так скать. А еще у меня машинка парикмахерская есть. Могу твой шарабан наголо оскубать. Ни одна вша на черепушке не удержится. — И лесоруб дружелюбно загоготал, заставив старуху вздрогнуть и перекреститься.

Но Арвида уже не нужно было упрашивать. Он оценил предложение Владимира. Перспектива иметь чистую одежду показалась ему стоящей. Он помчался вдоль состава к вокзалу, специально громыхая огромным котелком возле пассажиров, которые шарахались в сторону и посылали проклятия вослед долговязому и конопатому нарушителю спокойствия.

Как ни странно, людей в вагоне почти не прибавилось. Состав был длиннющий, теплушки разделялись платформами и грязными цистернами. Видимо, пассажиры находили себе место в вагонах, стоявших ближе к вокзалу, и не пытались искушать судьбу беготней в голову поезда.

Пришла еще лишь одна пассажирка, молодая женщина, аккуратно причесанная и скромно одетая. Губы у нее были подкрашены чуть-чуть, самую малость.

Владимир заинтересованно посмотрел на женщину, она ответила незащищенным взглядом и немножко покраснела, что не укрылось от Генкиного внимания.

— Я вам помогу, позвольте, — предложил Астахов, но женщина торопливо протянула чемоданчик Генке:

— Помоги, пожалуйста, мальчик!

Она очень понравилась Генке, хотя обидно, когда тебя, вполне взрослого человека, называют мальчиком. Но обида была не очень глубокой. Генка принял чемодан, потом спрыгнул вниз и помог пассажирке подняться в вагон, с волнением чувствуя литую упругость ее тела.

— Спасибо! — женщина благодарно улыбнулась.

— Давай, милая, в наш бабий закуток, — пожала старушонка в серой шали. — Будем вместе держаться, а то мужики заедят.

— Ух, бабуся! — просипел Николай. — Ты сама еще зубатая. Об тебя любой зубы поломает.

— Не слушай его, милая, — старуха отмахнулась от Николая. — Вишь, он весь иголками расписанный. Всю свою кожу попротыкал, испоганил. И черти рогатые, и… Тьфу! Нехристь, да и только. И матерщинник небось. Недаром господь его голосу лишил.

— Мели, бабка, мели, — беззлобно просипел Николай, но все же критика подействовала, и он стал натягивать сероватую рубашку, фабричную окраску которой невозможно было установить из-за ветхости и многочисленных стирок.

— Как тебя зовут, милая? — старуха, видимо, решила разузнать все о новой пассажирке.