Иван Щеголихин - Дефицит

— Я тебе честно скажу, Алим, мы с тобой попали в критическое положение. Вахтанг не в командировке, он позорно сбежал. Он должен магазину сорок пять тысяч. Кое-что я должна, кое-что ты должен. Подпиши листы, иначе нам с тобой будет плохо. Вахтанг подлец, сильно нас подвел, но ты не такой, Алим, я тебя знаю, ты честный человек.

Алик только вздохнул и опустил голову.

— Мы покроем, — сказала Мусаева обещающе, — за счет дефицита. На базе есть твердая договоренность.

Он бы подписал, если бы… Много сейчас у Алика всяких-разных «если бы» — если бы не собрался жениться, если бы он не слышал тогда скандала с Вахом, если бы Мусаева не стала бы в его глазах драной кошкой, которой хозяин дает пинка.

— Не буду подписывать, — сказал Алик. — Просить бесполезно.

Вот вам и безотказный.

— Да чего ты испугался, Алим? Все гладко пройдет. В крайнем случае я тебя в психбольницу положу, у меня там свой врач, доцент, близкий родственник.

— Зачем мне ваш врач-доцент? Я жениться хочу, заявление подал, на свадьбу вас пригласил, зачем мне психбольница?

— Правильно, зачем? Давай так подпиши. Ты не мальчик, Алим, жениться собрался, я тебе всеми силами помогу.

— Не надо. Сказал — не просите. Бесполезно! — И ушел за прилавок.

Вечером, после закрытия, когда Алик уже переоделся, в подсобку вошли трое — муж Мусаевой, его личный шофер и амбал племянник.

— Разговор есть, — сказал муж Мусаевой. — Садись.

Алик послушно сел на ящик из-под пива.

— Ты меня знаешь? — Муж Мусаевой ткнул себя пальцем в грудь. — Я прокурор.

Алик озадаченно молчал, прикидывая, чем может дело кончиться. Шофер сказал:

— Встань, когда с тобой старший говорит.

— То садись, то встань, — проворчал Алик. — Много начальников. — Однако встал, прицелился, как шмыгануть к двери, если они вслед за языком пустят в ход кулаки.

— Если заборный лист не подпишешь, в тюрьму пойдешь. По трем статьям — семьдесят вторая, часть вторая…

Минут пять муж Мусаевой втолковывал Алику, какая жизнь ему «карячится» — веселая, в общем, жизнь, двенадцать лет он будет ходить на охоту каждый что ни на есть день, притом налегке, поскольку ружья будут носить сзади ребята с красными погонами, — вот такую приблизительно картину нарисовал ему прокурор.

Алик пытался ему объяснить, что остаток неимоверно большой, сам он тут не виноват нисколько, к делу он не причастен, закон должен быть на его стороне, зачем товарищ прокурор толкает его на преступление? Если Алик не подпишет, то срок ему то ли будет, то ли нет, а вот если подпишет, то уж будет наверняка, а он не брал эти тысячи, да и зачем брать, он жениться хочет, у него невеста есть, девушка, — короче, все им объяснил начистоту, откровенно.

— Дисциплина твоя где? — сказал личный шофер. — Заведующая приказ дает, ты должен выполнять, соображаешь? Почему не выполняешь?

Алик молчал.

— Когда подпишешь? — спросил прокурор негромко и веско.

Алик только головой помотал, не желая больше повторяться.

— Отвечай, падла! — повысил голос шофер.

Алик посмотрел на часы. Жанна уже ждет его и беспокоится, а они тут ему лапшу на уши вешают. Он безотказный, что правда, то правда, но когда его оскорбляют, когда ему угрожают и все такое прочее, у Алика появляется характер, и не простой, а железный. Он прекрасно видит, что пришли они заставить его любой ценой, что могут они его отметелить за милую душу, и тем не менее он их в гробу видел. Всех троих в гробу и еще в белых тапочках.

— Последнее слово подсудимого, — торжественно сказал Алик, обращаясь к мужу Мусаевой. — Два последних слова: не подпишу!

— Небо в клетку хочешь? Получишь.

Как понял Алик, прокурор обещал ему уже второй вариант веселой жизни — сядешь ты за решетку и, когда глянешь оттуда на небо, то будет оно перед твоим взором в клетку.

— Какое вы имеете право меня заставлять? — возмутился Алик.

Неужели сама Мусаева просила их заняться воспитанием подчиненного ей работника прилавка? Без нее никак не обошлось, иначе откуда бы им знать про заборные листы. Они пришли заставить Алика силой, но не на того напали. Пока не дошло до мордобоя, надо поближе к двери, чтобы вовремя рвануть. Звать на помощь Алик не может, не тот характер, да и зови не зови, никого уже в магазине нет, Алик сам проверил охранную сигнализацию и уходил последним. Завтра прямо с утра он с глазу на глаз поговорит с Мусаевой и, примерно, в таком же духе, как говорил с ней Вах. А сейчас мелкий шажок к двери, будто переступил с ноги на ногу, и еще шажок. Но тут прокурор сказал по-своему одно слово шоферу, тот широко шагнул к Алику вплотную, и тут Алик четко понял, что шофер — тоже племянник Мусаевой, копия амбала помощника, только постарше; едва успел он понять, что все они родственники, одна шайка, как шофер быстро взмахнул рукой, словно кот лапой на мышь, и вцепился в густые курчавые волосы Алика, не промахнулся и пальцы не соскользнули, с Алика будто начали шкуру сдирать живьем, сразу всю, с головы через спину и до пяток; его так и ожгло всего, в глазах искры, он взвыл. Шофер легко выволок его на середину подсобки, поставил на колени, еще тряхнул и только тогда разжал пальцы. Алик закрыл лицо, стиснул свои скулы руками, рот его перекосило от слез, но он все-таки прокричал:

— К-козлы вонючие! Т-трое на одного! Трусливые шакалы. Не подпишу-у. Вах приедет, перестреляет вас всех!

Если бы они были любителями, то могли бы разозлиться и врезать ему за такие слова от души, но они были профессионалами и знали меру.

— Завтра ты подпишешь заборные листы или тебе крышка.

Вот когда понял Алик, зачем Ваху пистолет в мирные безоблачные дни на вполне мирной торговой работе. Вах с пистолетом почти не расставался, носил его сбоку под мышкой, как в кино, и однажды даже позволил Алику подержать пистолет, но прежде нажал кнопку и вынул обойму, осторо-ожный Вах человек, все знает и все предусмотрит, он и с Мусаевой и со всей ее прокуратурой умел себя поставить. «Зачем он тебе?» — наивно спросил тогда Алик, намереваясь выпросить, у тебя, мол, и так всего полно, а у меня хоть эта игрушка будет. «Для комплекта», — ответил ему Вах солидно…

— Мы предупреждаем только один раз, — сказал шофер. — Понял?

Шерстяной амбал закинул ногу на ногу и, нагло глядя на Алика, вытянул снизу из-под узкой штанины финку, лезвие ее блеснуло рыбкой, и далее амбал, по-хамски осклабясь Алику как последнему слабаку, взялся за лезвие пальцами и, выставив вперед красивую полированную ручку, начал чистить свои ногти, скоблил так, будто чистил молодую картошку. «Почему они меня за щенка принимают? — негодовал Алик. — Или я так похож? Да режьте вы меня, гады, хоть на дунганскую лапшу, а я не подпишу».

— Двадцать четыре часа даем, — сказал прокурор.