Иван Щеголихин - Дефицит

Тяжело стало Алику. Родится у них с Жанной ребенок, как его уберечь? Или с пеленок его так воспитывать, чтобы он никому и ничему не верил, был ко всему готовым? Сделать ему небо в клетку своими средствами. Лишить его детства. Тяжело в ученье, говорил Суворов, зато легко в бою…

Жанна увидела его, быстро подошла.

— Ты что, Алик, уже уволился?

— Нет пока, собираюсь.

— А почему не в магазине?

Алик промолчал. Они сели на детскую скамеечку, очень низкую, у Жанны обнажились колени, и Алик помрачнел еще больше — не дадут они ему девушку Жанну, отнимут.

— Почему ты хмурый, Алик, что-нибудь еще произошло?

— Бутылки нужны, пустые.

— Зачем пустые?

— Дачу строить.

Не может он ей ничего рассказать, вынужден врать, сказал, что много тары побилось, швыряем, бросаем, торопимся, а потом недостача тары, он прикрылся от Жанны этим словом — тары-бары-растабары.

— Надо достать много пустых бутылок, магазин их закупит оптом. Иначе крышка.

— Кому крышка? Ой, Алик, ты опять что-то от меня скрываешь.

Вокруг гомонили дети, беспечные и всем довольные, птичий гвалт стоял, рядом сидела Жанна, он хоть и не смотрел на нее, но видел голые коленки, руки ее и вырез на кофточке, — и такая тоска охватила Алика, что хоть плачь.

— Ну в чем дело, Алик, в чем дело?!

— Мусаева сказала, надо магазин сжечь, другого выхода нет, а потом она подпишет мне по собственному желанию. Товар реализуем, а пустые бутылки подбросим.

— Как сжечь?! Вот этот наш угловой-продуктовенький? А куда все бабки пойдут? Куда все мы будем ходить? Да я с самого детства люблю наш угловой-продуктовенький.

— Мелочи, Жанна, там через дорогу дом заканчивают, на первом этаже гастроном будет в три раза больше.

— Алик, они тебя посадят! Давай уедем к моему папе на БАМ. Я уже все обдумала.

— Бесполезно, Жанна, дадут всесоюзный розыск. Мусаева и в торге авторитет, и в прокуратуре у нее все свои.

— Ты такой доверчивый, как мои дети! — возмутилась она. — Я звонила в прокуратуру, никакой Мусаев там не работает. Мне сказали, кто-то вас шантажирует, напишите заявление и приходите к нам. Теперь ты все понял?

Алика новость не удивила, он допускал, что с прокурором у них нечисто, но все-таки напрасно она туда звонила, как бы не вышло еще хуже. Если бы Мусаев там работал, то это его бы хоть как-то сдерживало, а если не работает, то тормозов никаких.

— Алик, давай вместе пойдем, и все, как есть, расскажем. Прокуратура поможет.

— Поможет, конечно, — согласился Алик, — но сначала они мне кишки выпустят. А я, как ты знаешь, жениться хочу.

Они везде — племянники, дяди, тети, братья Мусаевой, и везде воруют тысячами, десятками тысяч, у каждого из них уйма денег, это они устанавливают цены на дефицит, развращают людей своими деньгами, своими ценами — дачу за двадцать тысяч, «Волгу» за тридцать, краденого им не жалко, это они придумали застольный тост — было бы здоровье, а остальное мы купим. Плодожорки. Весной Алик с Вахом ездили на дачу к Мусаевой, двухэтажный домина с подвалом, с погребом и с бассейном. Разводили килограмм табака на ведро воды, добавляли мыла и опрыскивали яблони от плодожорки. Она ему представлялась толстой жирной гусеницей с огромной пастью, способной заглотить яблоко величиной с кулак, хотя на самом деле — мелкий червячок. Мелкие, но все пожирающие племянники Мусаевой ползут по телу страны с юга на север и с запада на восток, по долинам и по взгорьям, по дорогам железным и воздушным. Травить их надо, но чем? Разведи табак с мылом, они табак выловят, тебе же его продадут втридорога, а твоим мылом тебе же шею намылят.

Сначала они его обманули, втянули, что было, то было, но Алик все-таки раскумекал, что к чему, и вовремя стал честным и несгибаемым. Магазин он поджигать не будет, бутылки собирать не станет. Пускай они его убьют, но Жанна будет помнить честного человека.

— Ладно, Жанна, мы с тобой пойдем в прокуратуру, я тебе обещаю. Только не сегодня. — Алик решительно, категорически и молниеносно поднялся. — Вечером увидимся, Жанна, пока. — И пошел твердым и широким шагом в поход на Мусаеву, в контратаку на превосходящего силами врага.

Чем платить за возврат к честной жизни? Нечем. Две шестьсот на нем висят, а возмещать нечем, денег у него нет, значит, плати свободой, плати разлукой с любимой девушкой, — вот какую цену установили для него плодожорки.

Он пришел к Мусаевой, предварительно в дверь тук-тук, как положено. Она смотрела на него сочувственно, она жалела его прямо-таки как мать, но теперь-то он знал — она его отдаст под суд, отправит на самую позорную казнь, не моргнув своими желтыми, своими лживыми глазами и будет приговаривать при этом: я тебе хочу помочь, дарагой.

— Вчера мне угрожали тюрьмой, — сказал Алик. — Двадцать четыре часа дали на размышление.

— Кто тебе угрожал? — возмутилась Мусаева. — Почему со мной вопрос не согласовали?

— Ваш муж угрожал, прокурор. А я молчать не буду.

— Какой муж, какой прокурор? Язык у тебя без костей, да-а?

— Ваш муж не прокурор, а бандит.

— Да кто тебе сказал, что он прокурор? Я тебе говорила? Ты от меня хоть один раз слышал? — еще больше возмутилась Мусаева.

Нет, она так ни разу не говорила, но каким-то путем создала общее мнение, весь магазин уверен был, что муж ее сотрудник прокуратуры, никто даже не сомневался, может быть, кроме Ваха.

— Он совсем не прокурор, ты что, дарагой, он совсем больной человек, у него язва желудка и двенадцатиперстной кишки, у него была очень трудная жизнь, ты не знаешь, у него было… — Мусаева едва удержалась, чтобы не сказать, что у него было пять судимостей, и уголовный кодекс он знает не хуже любого прокурора, что верно, то верно.

— Последнее слово подсудимого! — торжественно и громко, пусть его слышат за прилавком, пусть его слышат и в очереди в торговом зале, пусть отпрянет, как от плевка, Мусаева за своим руководящим столом. — Заборные листы подписывать не буду! Магазин поджигать не буду! Концерт аякталды! — Затем, словно выключив себя из розетки, Алик шагнул ближе к Мусаевой, оперся обеими руками о стол и сказал ей с мольбой, негромко и откровенно: — Я буду работать с утра до ночи, все сделаю, давайте мне дефицит, то-се, анау-манау, день и ночь буду работать, чтобы покрыть недостачу. Давайте!

— Ничего я тебе не дам, поздно, дарагой. Если не подпишешь листы, пойдешь под суд.

— Если пойду, то всю вашу братию поволоку за собой, сделаю вам всем небо в клетку!

Глаза Мусаевой пульсировали, то чернели, то желтели, как у рыси, честное слово, хотя Алик живую рысь не видел, Мусаева шевельнула руками, возможно, хотела вцепиться ему в глаза, но только оттолкнула Алика от стола и сказала сугубо официально:

— Кататься любишь, а сани возить не хочешь. Иди, Алим, за прилавок, не нарушай дисциплину.