Медеу Сарсекеев - Клад

— Потерпи, Табаров, со своими определениями! Я еще не все сказала. Я ничего не успела, а ты уже выложился до конца. Впереди серьезный разговор.

— Говори уж, говори! — он кривился, морщился, взмахивал кистями рук, укрощая в себе буйство мысли и возмущение поступком Ильяса, действующего исподтишка. — С чем пришла? На чем он удовлетворится?

— А если бы я и в самом деле попросила тебя отказаться от выступления на завтрашнем вашем совещании? Ну, не молчать, разумеется, а говорить только по делу и только о том, что тебе нужно для проверки своей теории. Занимайся, Витек, своей наукой, не лезь в дела здешних поисковиков.

Табаров возмущенно покачал головой. Высказанное в гневе до этой минуты было его предположением, не больше. Оказывается, влепил в самую точку! Лида пришла к нему, чтобы заткнуть рот перед заседанием по просьбе, а то и повинуясь приказу Кудайбергенова… Ну чем не сукин сын этот Ильяс Мерзаевич, как он иногда называл своего противника.

— Лидусь… А ты-то разве не могла бы ограничиться чисто женской своей ролью — не совать голову между жерновами? Извини за напоминание, что ты женщина.

— Табаров, не забывайся! — сердито сказала Скворцова. — Ты бьешь не по одному Кудайбергенову. Какие бы мы ни были, те сто из категории слабого пола да десять тысяч сильного, мы — заодно. Мы сообща создавали здесь базу для питания промышленности. Худо ли, хорошо ли, заводы не остановились. Есть разведанные запасы… Зачем действовать по устаревшей формуле: пришел, увидел, разогнал… Если хочешь знать, и моя диссертация, и вся судьба моя связаны с методами поиска руд, введенными в геологическом хозяйстве Кудайбергеновым. Свергая Ильяса Мурзаевича, ты изгоняешь отсюда всех нас, мужчин и женщин, кто шел за ним. Говоря конкретно: неужели ты втопчешь в грязь меня еще раз в жизни? Не много ли берешь на совесть, Табаров?

Внезапная догадка обожгла мозг Виктора Николаевича.

— А почему ты так… тесно связываешь свою судьбу с судьбой Ильяса?

— Я всего лишь слабая женщина, Виктор… А Ильяс Мурзаевич, несмотря на его внешнюю грубость, добрый… Он может понять человека… И тебя тоже понимает. Потому и просил поговорить по-хорошему.

Слова эти дались Лиде нелегко. Последнюю фразу она произнесла, склонившись почти к самому столу. Пальцы ее, теребившие угол скатерти, заметно вздрагивали. Когда она подняла голову, щеки ее пылали. Табаров оцепенел от догадки.

Женщина уже не могла скрыть своего смущения. Она и не пыталась так уж особенно уклоняться от его пытливого взгляда: «Зачем? До каких пор?»

Заговорила быстро:

— Мы с Кудайбергеновым свои люди… Если угодно, друзья. Веришь не веришь — это истинная правда!

Табаров не верил. Не нашел в себе опоры воспринять эти слова как должное. Но мысль о возможной близости между импозантной женщиной, какой была всегда Лида, и властным диктатором, способным на все в пределах своих владений, даже купить человека, если потребуется, не вписывалась в логический ряд ученого.

По сердцу прошелся ожог внезапно вспыхнувшей ревности. «Вот цена так называемой самостоятельности Лиды, источник ее заносчивости теперь!.. Сколько ни предлагал помириться — гнала прочь!.. А сама… со старой развалиной, от которой смердит за версту!» Откуда-то из тайников души подкатывала ярость. Табаров чувствовал: он утрачивает контроль над собой. Оставалось лишь одно осознанное желание: мстить! Делать все суперечь вездесущему Кудаю…

Язык слабо повиновался Табарову.

— Лида! Очень прошу тебя… Сделай так, чтобы я поверил тебе. От этого зависит многое, быть может, все, о чем ты просишь. Разве такое возможно: ты и Кудайбергенов? Но это же маразм!

— Нет! — она протестующе тряхнула свесившимися с плеч локонами. — Твои сомнения означают одно: ты никогда меня не понимал. Да и понимаешь ли женщину вообще? Ладно, не будем о прошлом. Его у нас нет. — Она отхлебнула из остывшей чашки. Проговорила совсем доверительно, будто ребенок отцу: — Я не могла иначе… Осталась одна… Даже мальчонку в ясли невозможно определить без участия со стороны. Ты сам обрек нас на такое положение, отказавшись от меня и сына.

Виктор Николаевич понимал, что это не все. Слушал не перебивая.

— Первое время, когда приехала сюда, жила, где приютят. Кому нужна неопределившаяся женщина, да еще с грудным ребенком? Весь заработок уходил на оплату ночлега и няни… Когда Сереже исполнилось шесть месяцев, я записалась на прием к генеральному. Не о яслях речь, туда стояли на очереди годами. Хотелось найти занятие, чтобы побольше платили. Последние платья ушли на пеленки младенцу, на чулках заплаты. Сама худющая, будто с креста снята. У Ильяса Мурзаевича двадцать человек на прием. Но он меня час слушал, не меньше. Ничего не спросил, не поругал за беспутство, как другие. Ушла от него с запиской к заму. Думала: работу повыгоднее определил, а у него и о комнате в общежитии слова. Целая комната на двоих с Сережей! Я была счастливее любой королевы с ее дворцами! Сейчас можно рассуждать об этом по-всякому. Но я боготворила Кудайбергенова. Кто я? Комаха, появившаяся на его пути, не больше. Ему ли привечать всяких неудачниц, потерпевших крушение в жизни! Нашлась крупица внимания, теплинка в душе и для меня… От Ильяса Мурзаевича я получила за тот счастливейший для меня час встречи столько добра, сколько не получила за всю жизнь от тебя и твоей мамы.

Лида на минуту прервалась, сидела, покусывая губы, горько улыбаясь своим мыслям.

— Теперь ты все знаешь… А это уже не столь важно, как пошла моя жизнь дальше, кто мне помог, кто равнодушно прошел мимо. Сейчас я с ученой степенью, руковожу тематической партией. Есть квартира в городе. Вырос Сережа… Если оставить в стороне эмоции, оценить прошлое объективно, оба мы с тобою в нашей несложившейся судьбе должники перед Кудайбергеновым. И я, и ты. Без его доброго участия не вырастила бы я сына.

— Должник? — спросил у себя Табаров. — Вот уж не думал! Но в твоих словах что-то есть. Как жаль!

Он не объяснил, о чем жалеет. Его порывало спросить, что потребовал за свое благотворительное участие от молодой матери Ильяс Мурзаевич, какую плату?

Не удержался, высказал вслух и эти подозрения.

— Успокойся, Витя! — попросила женщина, оставив его вопрос без ответа. — Если я правильно поняла, никаких жертв от тебя. Увидела бы злые намерения с его стороны, не пошла бы сюда, не стала бы распахиваться, унижаться до слез и выслушивать пошлые расспросы. Я ведь вся перед тобою как на духу. А в мыслях одно: помирить вас, двух петухов, невесть из-за чего сцепившихся. Каждый из вас по-своему прав, но вы — разные. По возрасту, по характерам. Ну, ладно… Знай подробности… Сегодня часа в четыре меня пригласили к генеральному. Он сразу стал жаловаться на тебя. Мол, копался тут, что жук, в наших отбросах три года, насобирал всяких упущений по мелочам. Лишь бы скандал устроить… Ильясу Мурзаевичу твои старания, конечно, неприятны. Он опасен, когда встанет на дыбы, словно медведь, потревоженный в берлоге. Тяжесть его руки, непредсказуемость поведения испытали на себе многие. Чуть не по его — долой, убирайся с глаз. Здесь говорят: с Ильясом лучше не цапаться, жить в согласии. Тогда он все сделает. Понимаешь — все. Потому что все ему доступно. А затяжные споры… Они ведь всегда кончались непредвиденным результатом для обеих сторон. Сейчас ему уже не до победы в конфликте. Твердит, будто слепой, напавший на спасительную стежку: «Лучше бы нам с Табаровым покончить миром. Для всех лучше: для меня, Виктора Николаевича, для дела… Пусть Виктор Николаевич берет себе целую экспедицию и набирает в горах сколько угодно данных для подтверждения симметричной теории. Пока не надоест копаться… Наши края настолько богаты залежами, что любую бредовую теорию прокормят». Ты понимаешь, Табаров: дает экспедицию!.. Какой ученый имеет такую базу для поиска? Тебе остается решать: что для тебя дороже: многолетний труд или малозначительная победа над каким-то местным ханом, которого и без тебя похоронят с музыкой? Что ты на это все скажешь?