Медеу Сарсекеев - Клад

Поверхность керна отражает его искаженное гримасой лицо.

Подбрасывая слоистый цилиндрик на ладони, будто мяч, вахтенный шагает в заляпанных илом кирзовых сапогах по степи, начинающейся прямо у подножия вышки. Вокруг него стелются кустики мяты, подрагивают под ветром стебли полуоблетевшего чабреца. Брызгами минерала летят из-под сапога цикады. Под их неумолчный ночной стрекот вырастал в этой степи вахтенный. Травы уже мечены признаками увядания. Еще неделя-другая, и они пожухнут, оголят жилистые стебли. Свернувшиеся в трубочку листья разнесет ветер. Науканбек чувствует себя над всем, что открывается глазу, властелином: над раскатанным ветрами простором с иссиня-голубой выпуклой крышей, над океаном трав, источающих последние запахи лета, над буровой, запустившей стальные щупальца на немыслимую глубину, над притаившимися среди каменистых укрытий сокровищами земли. Ему хочется топнуть тяжелым сапогом и пригрозить молчаливым недрам:

— Отдай!

Если бы не этот настой мяты и чабреца, не золотистый на закате рисунок гор и не целительный воздух, который сам расширяет ноздри и проникает в грудь, не звук домбры, раздающийся в сумерки возле поселка горняков, Науканбек давно бы покинул скупую на ответную ласку степь. Другие так и поступили. Теперь пишут письма из Тюмени, с Северного Кавказа… Пусть их. Всяк ищет счастья там, где оно ему мнится. Науканбек дал слово директору, отец тому свидетель: не сойдет с места, пока не осилит недоступную прежде глубину, не разверзнет скаредные пласты.

Вспомнил Озипу: «Чем занимается сейчас жена? Кормит ребятишек, забрав из детсада, или задержалась на часок, чтобы прибавить себе в засаленный карман халата мелочишку от недолива пива? А может, Жаксыбеков уже приискал ей более достойное занятие? Обещал ведь!»

Не успел перебрать всех достоинств своей супруги и перечислить пороки, как репьи цепляющиеся к женщине, на буровой раздался сигнал. Близилось время подъема снаряда. Будто ветром подхватило богатыря, кинулся на площадку. Этого момента Науканбек не мог упустить. Снятие керна не доверял никому. Не пошлет ли ему свой привет уставшая играть в прятки с людьми залежь?

Скоро прибудет на вахтенном автобусе Бакбай. У Токтасынова теперь достойный сменщик.

Покорный ухватистой руке Науканбека вращался в одну и другую сторону рычаг на штанге. Запущенный в землю тридцатитонный щуп не подавался, не шел в руки своих повелителей. Тревога в сердце бурильщиков нарастала.

Не выбрали и двухсот метров труб, где-то внизу словно дьявол уцепился за нижнюю штангу — ни взад, ни вперед… Э-э, Науканбеку известны такие штучки!.. Сейчас он грохнет по всему устройству ударной «бабой», и нечистая сила отстанет… Не тут-то было!

В запасе у вахтенных мощный домкрат.

Кажется, и свою собственную силу приложил вдобавок к домкрату мятежный в такие минуты Кужбанкара. Дурная эта сила в нем, потому что… вздрогнула где-то в преисподней штанга и пошла вверх подозрительно легко.

— Сто-оп! — кричит во всю мощь горла мастеровой и подносит к лицу сжатые до синевы пальцев кулаки. — Обрыв!

Он же подхватил колонку и держал, будто не чувствуя веса, до той минуты, пока бригада не переставила хомуты и не подвела под них домкрат опять.

Тяжесть дала себя знать, когда штанга медленно и весомо опять пошла вверх. Старший вахтенный ощутил на руках капли пота.

Парни уже вытряхнули из последнего звена колонки керн, а богатырь все еще сидел на ящике, отходя от страха: конец смены и вдруг — обрыв! Этак можно подвести Бакбая! Приедет, а ему вместо исправного механизма — заклинивший снаряд. Нет. Науканбек не может подводить дружка.

Внезапно пришла мысль: «Зачем сидеть и ждать, когда появится новая вахта? Приедет Бакбай, продолжит со своими парнями».

Вскинул тяжелую руку над головой, произнес хрипло:

— Парни! Гони колонку вниз.

Чужая вроде бы работа для измотанной под конец смены бригады, но забегали вахтенные, принялись наращивать трубы. Не заметили, как подкатился к вышке автобус.

— Сверлим, мужики? — донеслось снизу.

— А как же иначе?

Бакбай хмур, озабочен. Не произнес даже обычных слов приветствия, лишь толкнул друга в плечо.

— Что так? — прорычал ему в ухо Науканбек.

— А-а.

И только после настойчивых просьб Бакбай стыдливо поведал: жена в родильном доме… Этим же вахтенным автобусом отвезли, потому и задержались.

Науканбек знает, что это такое, когда жена родить заходилась. Лучше бы сам выдал на-гора младенца — столько переживаний мужчине.

Откуда и слова взялись.

— Вот что, Сержанов, валяй в машину и обратно к своей женушке. Постою за тебя. Нисколько не устал! Посмотрю заодно, что за парни у тебя? Молодцы или хлюпики?.. Езжай, говорю!

— Не могу так, Науканбек! Я же и недели еще не отработал. Что подумает начальство?

Науканбек выслушал все это и вдруг, подхватив сухопарого Бакбая на руки, будто новорожденного, отнес к машине, затолкал в кабину. Сменившиеся бурильщики сидели в кузове. Хлопнув дверцей, сказал через стекло:

— И чтобы мне без хорошей вести на глаза не показывался!

Машина медленно отвалила от буровой. Бакбай, склонившись к водителю, повлажневшими глазами глядел через плечо на исчезающую из виду вышку.

Науканбек занял свое место у рычагов.

Последние дни августа… Щедрое на дары природы лето уже иссякало, шло на убыль. Дымилась, исходила по утрам река, опутывались белесыми паутинами кусты боярышника, блекло убранство берез… Как девица на выданье, природа горного края меняла свой наряд, блистала красками, ткала диковинные узоры, которых не увидеть нигде больше. Небо словно для того очищается за ночь, чтобы в облаках не запуталась очередная цепочка журавлей. Задолго до восхода солнца золотятся венцы гор. Приглядишься и видишь с одной стороны натянутый неуловимой рукой ворсистый ковер, а с другой, что ближе к свету, — тонкий полог с цветной вышивкой. Гони вдоль распахнувшегося межгорья десятки километров, та же картина осенней ярмарки, приготовленной людям природой. Разве через какое-то время изменится цепочка гор, ниже станет или возвысится на пути да впишет в музыку окрестья свои ноты водопад или прокатится долом запоздавший громок…

В долинах у подножия гор, в седловинах между остроконечных сопок, сказочными островками у разводья неожиданно выплывет тихая стайка берез или борок из кедрачей и сосен. Все это: леса и горы, причудливо разлегшиеся вдоль дороги валуны — задумчиво смотрится в присмиревшие августовские воды. Вбирая в себя, лаская притемненными у берега струями, разлившаяся гладь совершает совместно с небом и землей некий танец вечного движения, создавая гармонию красоты, вынашивая в себе новую весну, новое лето…