Медеу Сарсекеев - Клад

Река в этом месте притиралась бурливыми водами почти вплотную к подножию горы. Прежняя скважина залегала наклонно. Казыбек решил бурить строго по вертикали и несколько глубже.

Снег не отошел ни в конце недели, ни в начале следующей. День ото дня все более толстым становился его покров. Если в первые дни бурильщики могли, кое-как одолевая заметы на тропе, пройти от лагеря к станкам без посторонней помощи, то вскоре они осиливали полтора километра сплошных сугробов лишь на вездеходе: утреннюю смену отвезут, а в конце дня люди, еле живые от напряжения и колючих ветров, добираются до землянки цепочкой, друг за другом. Шокпар торчал над горсткой смельчаков, отрезанных от остального мира океаном бездорожья, угрожающе воздетым кулаком…

Чтобы спрессовать и без того плотный рабочий день и поскорее добраться до намеченных глубин, вахтенные согласились не покидать станков все световое время. Обедали возле машин. Выгода малая, но сэкономленные минуты приближали искателей руды к желанной встрече с, семьями.

Неплотный щиток из горбылей защищает буровую от гудящей на всю тайгу снежной стихии. Разве что в глаза не швыряет крупкой. Все остальные прелести декабрьской стужи касаются лица, рук, сердца. В сатанинский посвист пурги леденящим холодком вписывается вой волков. Только очень закаленные на студеных ветрах парни способны перенести лишения полевой жизни в эту пору. Спасает вера в удачу! Нельзя пожалеть бурильщика, не принято сочувствовать ему или сетовать вслух о трудной судьбе… Горестные вздохи, прозвучавшие под горячую руку, вернут тебе с презрением. Друг другу они тоже ни на что не жалуются. Знают свои метры, и все! Заданная глубина — рубеж испытаний. Тот, кто первым поимеет удачу и выкрикнет «ура!», снимет с плеч месячную усталость, заставит позабыть о невзгодах, вернет нынешних мучеников чуть ли не в ребяческие лета.

Казыбек, обходя буровые, с восхищением наблюдал за полетом человеческих рук и выражением глаз. Все в этих парнях было достойно похвалы. Тут же переносился мыслью в какую-нибудь городскую контору или заводской цех. Любому честному труженику не дается хлеб даром. Не всегда сам по себе труд по душе человеку, немало и таких занятий, что тебе, может, и не вполне подходят, но дело это позарез нужно людям, стране. Всяк из нас обязан отстоять вахту на корабле, смену возле станка, полагающиеся часы в карауле, выполнить заданное на день в поле или провести урок с детворой.

Втянулся человек и не оставляет свой возок с поклажей до намеченного рубежа, до последней минуты. Везет — это верно. Однако и на часы поглядывает, не забывает о своем. Попробуйте иного служащего, привыкшего к городским расписаниям, задержать на часок-другой после звонка, известившего об окончании рабочего дня! Согласятся, чего там… Но сколько охов и вздохов услышите и ссылок на дела, ждущие дома! А бурильщик у начатой скважины? Две недели потребовалось победовать в тайге, в невыносимых условиях — остались без лишних слов. Рублем не все и не всегда объяснишь такое рвение. Каждый из парней этой бригады, если бы намекнули на прибавку к зарплате, молча выложил бы свои десятки, чтобы поскорее оказаться у родного очага. Но дал слово выстоять и теперь вот дует на озябшие руки, защищается обтрепанным воротником полушубка от колючего ветра, держит вахту.

На этот раз круто не везло Бакбаю, хотя он выворачивался наизнанку, поспевая за Науканбеком Токтасыновым с соседней вышки. Две бригады, работающие в пределах видимости друг друга, вышли на глубину почти одновременно. Еще два-три дня… У Сержанова вдруг заклинило снаряд на четвертой сотне метров. Выкарабкивались из аварии — потеряли сутки… Догоняли Науканбека, не уследили за наклоном, пошли чуть вкось… Пока поставили клин да выровняли, опять ушло несколько часов. Всегда так, если не повезет. Завтра может подвернуться еще какая-нибудь каверза.

Гора стала ниже, осела в снега. Кажется, теперь-то до ее задиристой вершины рукой подать! Но колдовская шапка грозит все новыми карами. Бакбай тоже не лыком шит, не молитвами спасает себя и парней. Часами стоит возле бурильного станка. По теплой поре он уступал рычаги младшему брату, Шекбаю. Но помощник из семнадцатилетнего пока неважный. Того и гляди, упустит момент… Разве что позволит старшему отлучиться на несколько минут в землянку, где в небольшом железном бочонке исходят теплом сосновые поленья. Шекбай учится у старшего выносливости.

Буран утих, нарастив сугробы почти до самых верхушек деревьев. Кроны их превратились в маленькие шокпары. Ветви елей, утяжеленные комьями снега, наклонились до земли.

Казыбек, боясь уклониться от накатанного санями следа, шел к площадке, где расположились теперь три буровые установки. Оступишься — угодишь по пояс в сугроб. Идти было тяжело, валенки, втиснутые в глубокие галоши, скользили, дул боковой ветер. Над вершиной горы ни облачка. Только бездонная синева, обещающая к ночи мороз. Вокруг бело, будто устлано перезревшим хлопком. От этого ослепительного пейзажа вся земля кажется умершей, обреченной на вечное безмолвие. Привыкший к моторному гулу на буровых или тарахтению осветительного движка, Казыбек вдруг уловил неприятную тишину, свалившуюся на заснеженное межгорье. И в этой нежданно упавшей под ноги тишине он уловил отдаленный, похожий на писк подраненной птицы голос человека. Навстречу ему кто-то спешил, смешно размахивая руками в больших овчинных рукавицах.

По сбитому на затылок лисьему треуху с болтающимися на ходу тесемками и черному полушубку Казыбек издали узнал Бакбая. Буровой мастер шел неестественно бодро, вприпрыжку. Он выкрикивал на ходу какое-то неразборчивое слово. Путь, разъединявший их покамест, был неблизок. Казыбек шел вдоль реки по низине, Бакбай, часто спотыкаясь на санном следе, почти катился ему навстречу со взгорка. В одном месте он даже присел и, помогая себе руками, будто инвалид в коляске, немного проехал на штанах. Первая мысль, посетившая Казыбека: авария! Мотор отключен, человек с буровой торопится сообщить о несчастье… Только этого недоставало!

Бакбай наконец перешел на беспрерывный бег, еще чаще оскальзываясь и разбрасывая ноги.

Сблизились, когда он уже хрипел.

— Ну, говори, батыр [27] Дословно: «богатырь», но здесь как нарушитель спокойствия. , чего вы там натворили?

В глазах Казыбека гнев и растерянность.

Бакбай, как-то слишком уж по-глупому улыбаясь, отер рукавицей вспотевшее лицо, сбил на затылок треух. Рукой, стиснутой в кулак, едва не ткнул главному в лицо и только, когда почувствовал тепло ладоней Казыбека, схватившего летящий ему навстречу кулак, развернул свою ладонь.