Медеу Сарсекеев - Клад

— Вы на что намекаете? — Кудайбергенов вскочил с места и резко остановился напротив Казыбека, пожирая его глазами.

Лицо генерального залилось краской, побагровело. Он даже качнулся слегка, будто от удара, провел ладонью по лицу. Затем круто повернулся и схватил короткой пятерней стопку заточенных карандашей, торчавших остриями вверх в подставочке. Но тут же, овладев собою, вернулся на свое место за столом и принялся те карандаши по одному заталкивать пляшущими пальцами обратно в подставочку, выточенную из местной голубой яшмы.

В подобных случаях, когда Ильяс Мурзаевич хватался за карандаши, будто монах за четки, посетители стремились поскорее ретироваться. Иначе не миновать беды…

Казыбек знал об этой странной привычке генерального, однако, вопреки опасности, не покидал кабинета.

— Казтуганов! — поднял на него сверкающие гневом глаза генеральный. — Ты уже предостаточно отнял у меня времени. Запомни: на следующую пятилетку экспедиция получит не больше половины средств по сравнению с теми, что вы там угрохали за прошедшие годы. И вообще закругляйтесь с Актасом. Перебросим на другое место.

— Почему? — выкрикнул Казыбек, и пальцы его машинально сжались так, что ногти врезались в ладонь. — Вы не можете поступить так, не смеете…

— Потому, — Ильяс Мурзаевич и не пытался смягчить гнева, — что ты до чертиков надоел своей болтовней. А могу я принимать решения или нет, не тебе знать… Зелен еще, для того чтобы указывать мне место.

Казыбек почувствовал, что летит в пропасть. С какими радужными надеждами шел сюда, и с каким никчемным результатом уходит! Терять было уже нечего, все потеряно.

— Если так, Ильяс Мурзаевич, нет смысла мне оставаться в экспедиции.

По столу опять со звоном рассыпались карандаши, которые никак не хотели слушаться своего владельца. На этот раз свалилась набок вся подставочка.

— Заканчивай годовой отчет и можешь проваливать… Если прихватил с собою заявление, давай подпишу.

Заявление действительно имелось у Казыбека. Он приготовил его давно, на случай, и держал сложенный вчетверо листок в кармане пиджака. Но сейчас он уже ни в чем не хотел соглашаться с Кудайбергеновым. Отвечал резко:

— У вас и без моего отчета завал в бумагах!.. Уйду раньше.

— Скатертью дорожка!

…Министр дослушал до конца историю, с геологом Казтугановым. Елемес Кунтуарович, разумеется, не знал всех подробностей последнего разговора Казыбека с генеральным, но причину раздора между ними представлял себе довольно отчетливо по неоднократным воспоминаниям дружка и по другим источникам. Как-то Кунтуаров спросил о причине ухода Казыбека у Шибынтаева. И если отбросить частности и расхождения в оценках деталей, причина конфликта была ясна: Казыбек заехал со своими принципами в зону, ревниво оберегаемую от постороннего глаза Кудайбергеновым.

Министру что-то не нравилось в поведении Казтуганова.

— Столкнулся с рутиной… Обиделся и… трусцой с поля боя? Два дурака сшиблись лбами. Каждый соблюдал свой интерес, а дело, выходит, оба похерили? И вы, Елемес Кунтуарович, хороши в этой схватке гигантов…

— Извините, в чем же моя вина? — попытался увильнуть от серьезного разговора Елемес.

Ералиев разгадал его прием.

— Заботясь о сокурснике, вы предоставили гонимому человеку убежище под крышей министерства. Не так ли? А отъезд хорошего поисковика за рубеж — не продолжение той же опеки?

— Да, вы отчасти, Максут Ералиевич, правы. Если всю эту историю обозреть с высоты прошедших лет, можно увидеть больше, чем тогда. Кое-что я беру на себя, но и в те дни я не был простым созерцателем в стычке между двумя геологами. Я доложил обо всем вашему предшественнику. Однако человек, сидевший в министерском кресле, не счел нужным вникнуть… Тогда Казыбек Казтуганов, не желая отступать, изложил причину своего ухода из рудного края в подробном рапорте. Документ тот был передан министру через его помощника. Как сейчас помню: сорок страниц машинописного текста… Больше чем уверен: такой длинный «меморандум» никто не стал читать до конца. Вероятно, целиком отправили в архив. А жаль! Ведь там не жалоба и не месть обидчику. Разговор о новых приемах разведки.

Ералиев с откровенной досадой заметил:

— Провалили хороший замысел! Взяла верх злая воля того, кто был сильнее в момент схватки. Можно сказать, Кудай ни сам не сумел отыскать руды, ни другому не позволил. А ведь тот спор продолжается и сегодня!.. Ну, вот что… Когда этот чересчур кипяченый джигит покажется здесь, приведите его ко мне на ковер. Я тоже ведь немалый спорщик… Авось мы с ним до чего-нибудь доругаемся. Уважаю, знаете ли, неудобных, способных потягаться с самим богом! Из таких ретивых выходят настоящие бойцы, ревнители профессии.

Министр от удовольствия потер руки. Елемесу, поднявшемуся, чтобы идти, распорядительно заявил:

— В архиве или другом доступном вам месте сочиненьице то или хотя бы копию разыщите. Хотел бы познакомиться с ним. Найдете?

— Копия наверняка сохранилась. Спрошу у его супруги, — с готовностью ответил Елемес.

Из министерского кабинета Кунтуаров ушел воодушевленным. Он испытывал чувство победителя в многолетнем сражении, в котором исподволь участвовал. Какого бы мнения Ералиев ни остался о Казыбеке, он получил достаточно объективной информации о нем. Значит, не потребуется моей заботы о трудоустройстве друга по приезде, рассуждал Елемес. Министр наверняка предложит ему достойную работу. Не зря говорят: «Большому кораблю — большое плавание!..» Глядишь, и квартирная проблема Казтугановых сдвинется с места.

Так и произошло.

Квартиру получили — дух захватывает от простора! Четыре квадратных комнаты, большая прихожая, кухня-столовая. Ванная отделана голубым кафелем, биде… Окна комнат выходят на две стороны, так что в доме целый день солнце. Спальня и кабинет Казыбека, так уж решила Меруерт, — окнами на восток, чтобы в них к вечеру было прохладно. Гостиная при случае могла вместить три десятка человек в застолье. Дверь из спальни вела во вместительную лоджию, настолько широкую, что там можно было поставить два кресла, журнальный столик и топчан. Казыбек иногда спал на балконе.

Впервые попав в свои хоромы после получения ордера, Меруерт бегала из спальни в детскую, из детской на кухню, будто подхваченная вихрем и желая все это обнять широко расставленными руками. Она смеялась от восторга, пробовала голос отдельными куплетами из песен, аукала, будто заблудившаяся в лесу, полном всякого волшебства и неожиданностей. Устав от радостных переживаний, села, сложив ноги, прямо на полу в комнате мужа и принялась перебирать все свои удачи в жизни. «Дурочка, — убеждала она себя. — Ну, конечно же ты самая счастливая: муж у тебя, дети — наилучшие во всем свете! А квартира! У кого еще такая есть?»