Иван Краснобрыжий - Аленкин клад. Повести

— Некогда, Антоновна, дряхлеть, — улыбался Вереница. — Старость любит с бездельниками дружить. Вот только седина проклятая…

— Она тебе к лицу! — слукавил Андрей Карпович.

Аким Сидорович достал из портфеля коробку конфет «Птичье молоко» и, вручив Марии Антоновне, вспомнил прошлое:

— Надеюсь, не забыла, как мы с Андреем поцапались на твоих именинах?

— Уймитесь, петухи проклятые! — топнула ногой Мария Антоновна.

Ее голос с мягкой картавинкой прозвучал почти точно так, как в студенческие годы, но Аким Сидорович не уловил в нем той страсти, которая в прошлом заставляла биться чаще сердце.

Мария Антоновна через минуту выставила на стол столько съестного — взвод солдат не осилит.

— Только по стакану чая! — взмолился Аким Сидорович. — Пировать нам некогда.

— Нет уж, милые!..

Как ни отговаривался Аким Сидорович, хозяйка добилась своего: пришлось и стопочку коньяка пригубить, и тарелку куриного бульона осилить, и осетринки копченой попробовать…

Мария Антоновна поставила на стол шумящий самовар, вазочки с клубничным вареньем и, уверяя, что Акиму Сидоровичу даже во сне не доводилось пробовать подобной сладости, не допускающим возражения тоном заметила:

— Ваши дела не Алитет. Они в горы не убегут. Выпейте по стаканчику чайку — и на покой. Пока будете отдыхать, я приготовлю обед.

Аким Сидорович поблагодарил хозяйку за хлебосольство и, глядя на нее, подумал: «Стареешь, Машенька. Морщинок у глаз, хоть отбавляй. А какая ты была девка — огонь! Эх, годы!..»

— Акимушка, — обратился к Веренице Андрей Карпович, — прошу в спальню. Ты ведь тоже целую ночь глаз не смыкал.

Осокин в полосатой пижаме вошел в прохладную спальню и, приподняв на кровати одеяло, задумался.

— Ты чего хмуришь брови? — поинтересовался Вереница. — Если есть на сердце тяжкое — выкладывай.

— Ты меня спрашиваешь?

— Третьего здесь нет.

Осокин, заложив руки за спину, прошелся по спальне и, остановившись у кровати, спросил Вереницу:

— Угадай, о чем я думаю?

— Радуешься за спасенные катализаторы. Радуешься? Говори?

— В точку угодил. Но это только одна сторона медали.

— Вторая тебя, конечно, волнует больше?

Осокин взглянул на Акима Сидоровича и, заметив в его глазах любопытство, кахикнул.

«Он еще в студенческие годы гак покашливал, когда в чем-то был не прав, — вспомнил Вереница. — Столько лет прошло, а привычка не изменилась».

— Как сказать, — уклонился от прямого ответа Осокин. — Вторую сторону медали можно рассматривать под разными углами.

Аким Сидорович вопросительно посмотрел на друга детства. Андрей Карпович, поняв, что пора начинать откровенный разговор, спросил:

— Какое, Акимушка, у тебя сложилось мнение о бюро? Только начистоту. Мы знаем друг друга не первый год…

Андрей Карпович минуты две ходил вокруг да около, стараясь подобрать точные слова для выражения мыслей, но их не находилось, и он, краснея, умолк. Вереница пошел в открытую:

— Андрей, играть в прятки нам мешает возраст.

— Все это, Акимушка, так. Если на случай в цехе аммиака смотреть глазами Гая, Полюшкина, Гришина, Задольного… Но если хорошенько взвесить все обстоятельства и учесть кое-какие особенности…

— Например?

— Фактов можно привести много. Вот хотя бы мои личные отношения с Гаем.

— Ты, наверное, на бюро горкома частенько его критикуешь?

— Не так уж слишком, но кое-что не стесняюсь замечать…

— Продолжай. Я слушаю.

— Да как сказать. Яснодольск — не Москва. Тут на одной стороне чихнешь, на другой — слышно. А если к этому прибавить еще обстоятельство…

— Какое?

— Химкомбинат — крупнейшее предприятие в округе. У меня, как у руководителя, больше шансов оказывать, так сказать, практическую помощь людям.

— Тебя за это упрекают?

— Да нет. Я, так сказать, к другому подвожу.

— Интересно, — приподнялся в кровати Вереница.

— Есть у русского народа мудрая сказка о берлоге и двух медведях…

— Так-так-так…

Андрей Карпович, опасаясь крутых поворотов, решил действовать с удвоенной осторожностью:

— Одни руководители правильно понимают свои задачи, другие, сами того не замечая, не желают мириться… Как бы точнее сказать? Честное слово, и выражения подходящего не найду. Понимаешь, Акимушка, все это чертовски сложно… Тут, как говорится, наскоком не объяснишь. Тут надо не только ухватиться за ниточку в клубочке… Все это, дорогой, очень сложно…

— А ты не старайся усложнять.

Осокин, уловив в голосе Акима Сидоровича призыв к откровенности, немного смутился, но сдаваться… Дудки! Сдаваться он не собирался. Наоборот, им овладела неукротимая страсть выгородить себя в глазах друга, и он решил продолжить разговор в излюбленной форме: правду не открывать и туману слишком много не напускать.

— Ты вот побудешь здесь, Акимушка, и уедешь. Сделаешь, так сказать, оргвыводы, соберешь материал для доклада на коллегии… А я… Мне, как еще дело обернется, здесь жить и работать. Время, дорогой, удивительно меняет людей…

Аким Сидорович, выслушав Осокина, возмутился:

— Андрей, я тебя не узнаю! По-твоему, мы только тем и живем, что стремимся подсидеть, очернить один другого? Если ты устал, отдохни хорошенько. Тебе не кажется, что ты заболел близорукостью? А может быть, маешься другим недугом?

— Каким?

— Болезнью роста.

— Это как понимать?

— Человек возомнит о себе, что он умнее всех, талантливее, дальновиднее… И начинает ему казаться, что его недооценивают, обходят повышением, стараются спихнуть с должности…

— Мы, Акимушка, смотрим на жизнь с разных вышек. Тебе приходится заниматься перспективностью, масштабностью…

— Интересно, — насупился Аким Сидорович. — Ты, может быть, убедишь меня в несоответствии теории с практикой?

Осокин понял, что свернул на опасную тропинку, и с нарочитой бесшабашностью ответил:

— Неужели, Акимушка, нас с тобой надо агитировать за Советскую власть? Дела-то, сам понимаешь, какой оборот принимают.

— Какой?

— Осокин зажимает Задольного. По вине Осокина чуть не случилась авария. Осокин не может достижения научно-исследовательских институтов поставить на широкие рельсы производства…

— Забыл еще одно.

— Именно?

— Подумай хорошенько.

— А если не вспомню?

— Значит, плохо знаешь себя. Или еще хуже — боишься.

— Себя? Неужели, Акимушка, встречаются такие люди?

— Есть. Мы, правда, как-то не придаем этому значения, и плохо делаем.

— А ты лично встречал таких типов?

— Ну, Андрей, пора и соснуть немного.

Вереница прикрыл голову одеялом и, едва смежив веки, Забылся. Осокин из спальни направился в свой кабинет. У огромного, во всю стену, зеркала он остановился и не поверил сам себе. Бесцветные глаза человека с серым лицом изучающе смотрели на него. Андрей Карпович отвернулся от Зеркала и со страхом подумал: «Неужели так можно постареть за одну ночь?»