Иван Краснобрыжий - Аленкин клад. Повести

— О-че-р-р-р-к в но-ме-р-р!..

Сны остаются с нами. А жизнь, полная тревог и суеты, голосом Аленки скомандовала подъем. Темно-малиновые головешки костра мы присыпали землей, залили водой и, поеживаясь от предрассветной прохлады, потопали к реке. Говоруха, одетая чистым туманом, мне напомнила полосу пушистых облаков под крылом самолета. И если бы не тихие всплески волн да не глуховатые удары хвостами жирующих тайменей, можно было бы еще подумать, что мы очутились в узком ущелье Кавказских гор, где по осени целыми днями клубятся туманы.

— Не рановато отправляемся? Впереди ничего не видно.

— Чудак! Неужели не чувствуешь в этом красоты? А еще о геологах писать собираешься. Какое же ты имеешь право говорить словами Гойи: «Я это видел»?

Возражать Аленке с моей стороны было бы непростительной глупостью, которую она могла легко принять за трусость. А я парень не робкого десятка. Правда, на колхозной птицеферме храбростью не отличился. Но вы меня поймите правильно: не мог же я в колхозе прослыть убийцей. Человек я сознательный и общественную живность напрасно губить не намерен.

Аленка. Милая Аленка! Двое суток, проведенные вместе с тобой, убедили меня окончательно, что такие люди, как ты, действительно и солнцу и ветру родня.

Первые минуты путешествия в тумане казались полными неожиданностей. Может быть, я устал, готовясь к встрече со стерегущей бедой. Может быть, человек так устроен, что в любой обстановке только и силен тем, что не теряет веры в победу. А опасностей и разных каверз на Говорухе было хоть отбавляй. Аленка, не обращая внимания на молочную темень, напевала «Бирюсу» и вела себя так спокойно, словно мы плыли но знакомому, хорошо изученному пруду, в котором и воробью-то утонуть грешно.

На восходе солнца туман стал рассеиваться, оседать косматыми лоскутами по берегам. Первые лучи солнца пронизали посветлевшую дымку и разлились оранжевыми дорожками по воде. Наш плот стал двигаться быстрее. Умытые теплой росой берега стали казаться уютными, обжитыми. Им только не хватало ватаги юных рыбаков с котелками и удочками. Но тайга оставалась тайгой. Впереди плота что-то зафыркало, и я увидел маралуху с маленьким детенышем. Мать-красавица, заметив наше приближение, метнулась к отставшему малышу и вместе с ним вернулась на левый берег, откуда начинала переправу.

— Вот дуреха! — незлобиво обругала самку Аленка. — Не бойся. Не пугайся, милая.

Маралуха, выбравшись из воды, отряхнулась и языком начала согревать крохотного детеныша. Он ушастенькой головкой уткнулся ей между ног и, повиливая хвостиком, жадно припал к вымени.

— Попадись она браконьеру — конец! — поглядывая на маралуху, вздохнула Аленка. — Такое мирное животное и не щадят люди! Какое же надо иметь сердце?!

— Мы же косача не пожалели.

— Ну и что? — насупилась Аленка. — Если бы у нас были продукты, я бы никогда не разрешила тебе его убить.

И не забывай: косач — птица, маралуха — животное. Ну, самца по лицензии убьют — ладно. А вот самку… Да еще с таким ушастеньким… Пожил бы ты здесь, посмотрел бы, как двуногие шакалы все живое губят, — не такую бы песню запел. Конечно, люди не все одинаковые. Наш Елисеевич один раз сам чуть не утонул, спасая такого вот малыша.

А другим — плевать! Они ради проверки глаза на меткость сохатого завалят.

Аленка, Аленка! Милый ты мой таежный человек! Для тебя и звери, и рыба, и камни — святое наследие земли. Ты обо всем говорила с болью и только молчала о себе.

Туман уползал в звенящую от птичьих голосов тайгу. Аленка вытащила из кармана куртки блокнот и стала заносить в него какие-то пометки, — Пометки она подчеркивала жирными линиями, обводила кружочками и тихо напевала «Бирюсу».

Говоруха, покачивая плот на волнах, петляла и петляла по тайге. Когда солнцу надоело стоять в зените и оно стало клониться к западу, Говоруха выбралась из кедрача и помчалась вдоль отлогих песчаных берегов. Аленка спрятала блокнот в карман куртки и озадачила меня неожиданным вопросом:

— Ты женат?

— Успел!

— Любишь?

Отвечать на вопрос мне не хотелось. В молчании я тоже не видел особого резона и решил, как обычно поступают в такие моменты, клин вышибать клином:

— Ты же сама говорила, что люди о своих чувствах признаются не каждому.

— А ты расскажи. Я часто думаю: почему люди вначале женятся, затем — разводятся? Не пойму я этого. Честное комсомольское, до меня это не доходит! У старших начну спрашивать — молчат. А если объясняют, то обязательно туманно, путано. В книгах писатели больше женщин обвиняют и непременно к разводу за уши притягивают колхоз, Сибирь… Обидно, черт возьми, читать такие романы, в которых умные, красивые женщины настоящими подругами жизни бывают только до первого испытания. Неужели все женщины мещанки?

— А разве в жизни не бывает такого?

— А почему? Почему такое случается? — перебила меня Аленка и сама ответила на вопрос: — Мы научились многому: природу покоряем, космос штурмуем… А вот как управлять чувствами, не все знают. Неужели у нас нет умных психологов, которые смогли бы научить людей самому необходимому: беречь свою любовь?

— Прости, но я не консультант по таким вопросам.

— А я думала… — с грустинкой проговорила Аленка. — Эх, ты! А еще журналист! Женатый человек!..

Аленка умолкла и, о чем-то думая, загляделась вдаль. Я, стараясь держать плот на стрежне, навалился на кормовое весло.

На заходе солнца Говоруха обогнула полуостров-балалайку и, заметно сбавляя бег, покатилась по равнине. Аленка повеселевшими Глазами посмотрела на меня и таким голосом, словно доверяла великую тайну, объявила:

— До Лены рукой подать. Проголодался капитально?

— Потерпим.

— Сейчас причалим к рыбацкой сторожке й там перекусим.

Сторожка, окутанная зеленым мхом, мне чем-то напомнила избушку бабы-яги, которую я много раз видел в детстве на картинках. Она, правда, не стояла на курьих ножках и в ее единственное окошко не выглядывала горбоносая старуха с оловянными глазами. Сторожка была срублена на века из толстенных пихтачей, нижние венцы глубоко осели в землю, и от этого она вся перекособочилась, но выглядела не дряхлой, наоборот, крепущей, как дот.

Я попробовал плечом открыть дверь в сторожку и услышал за спиной Аленкин смешок. Она даже не смеялась, а как-то странно, с издевкой похихикивала, словно хотела сказать: «Давай, давай, паря! Посмотрим, что у тебя выйдет?»

Моя бестолковая возня с дверью надоела Аленке, и она начальственным тоном распорядилась:

— Посторонись!…

Прежде чем открыть дверь, Аленка повернула не замеченную мной вертушку на косяке. Мягко шлепнул засов, и дверь бесшумно отворилась. Мы переступили порог и очутились в темном, пропахшем дымом и смолой деревянном мешке. Пока я оглядывался в темноте, Аленка успела обшарить все уголки в сторожке. Через минуту она положила на стол, сколоченный из толстых обапалов, добрый кус соленой сохатины, копченого тайменя и сумку крепких ржаных сухарей.