Иван Краснобрыжий - Аленкин клад. Повести

Время за ужином пролетело незаметно, а когда на ходовой рубке склянки пробили десять, капитан предложил Иннокентию проводить нас в спальную каюту. Иннокентий первым, мы — за ним вышли на палубу. За бортом глухо плескались волны. Под мягким светом луны они казались смазанными маслом.

— Смотрите, звезды купаются! — заметила Аленка. — Красота!

Я, остановившись у леера, загляделся в реку. Крупные звезды действительно перепрыгивали с волны на волну и убегали куда-то назад. Луна расстилала по воде серебристую дорожку. По берегам шумела и шумела вековая тайга.

— У нас тут вольготно, — вздохнул Иннокентий. — Только я перестал замечать эту красоту. Ты уж, паря, не таи зла…

— Бросим об этом, Кеша.

— Это плохо, правда? Такую красотищу и не замечать. А знаешь, почему такое случилось?

Иннокентий помолчал, шумно, как кузнечный мех, вздохнул и, доверчиво обняв нас с Аленкой, поведал о страшной беде. Рассказывал он об этом тихо, с болью, которая, пожалуй, будет всю жизнь терзать его душу. А если и пройдет — не скоро.

В каюте, взволнованный рассказом Иннокентия, я долго не мог уснуть. Не спала и Аленка. В темноте я на столике нащупал папиросы и услышал, как она всхлипнула.

— Ты не спишь?

— Закрою глаза и вижу этих стриженых. Ты скажи: откуда появляются такие звери на земле? У-ух, сволочи!

Аленка еще раз всхлипнула и умолкла. Я, накурившись до тумана в глазах, тоже не мог уснуть. Только закрою глаза, и вижу Иннокентия, падающего к холодным ногам жены, которую бандиты убили на берегу ручья, куда она пришла на третий день после свадьбы полоскать белье.

Утром Иннокентий постучал в каюту и сообщил, что мы подходим к Брусничному. Наши сборы были недолгими. Аленка с пустым вещмешком, я с дробовиком и карабином поднялись на палубу.

— Так не пойдет! — засуетился Иннокентий. — Я вам ушицы свеженькой приготовил. Айда на камбуз!

Вкусной ушицей Иннокентий нас угощал от души и сокрушался, что мы не можем справиться с двойной порцией. После завтрака мы втроем вышли на палубу. Свежее утро, чистое небо, умытая, помолодевшая тайга, широкий простор, зовущий куда-то далеко-далеко, — все это настраивало на дружескую беседу, но мы почему-то молчали.

Минут через пятнадцать на отлогом берегу показались деревянные постройки. Танкер заметно начал сбавлять скорость. Матросы по команде боцмана стали готовить к спуску шлюпку. Аленка и Иннокентий тихо разговаривали. Голос Иннокентия мне показался мягким, душевным. Аленка вынула из кармана куртки блокнот, что-то торопливо написала и, вырвав листок, вручила Иннокентию. Он улыбнулся. Аленка тихо спросила:

— Напишешь?

— Ответишь?

— На одно — двумя.

Иннокентий бережно пожал маленькую ладошку Аленки и шепнул ей что-то на ухо. Она кивнула головой. Я не захотел быть «третьим лишним» и отошел к шлюпке.

Танкер, сбавляя и сбавляя скорость, остановился.

— Шлюпку на воду! — скомандовал боцман.

— Всего хорошего, друзья! — прибавил капитан.

Я не заметил, когда Аленка оказалась рядом со мной в шлюпке. Матросы дружно налегли на весла. Шлюпка спорыми рывками пошла к берегу. Аленка повернулась к танкеру и помахала рукой. Я в душе позавидовал Иннокентию и упрекнул себя за нахальство. С нами, мужиками, такое случается: заметим рождение теплого, чистого — и просыпается в душе бес зависти.

Шлюпка носом ткнулась в прибрежный песок. Мы с Аленкой поблагодарили матросов и, подхватив свое имущество, быстренько высадились на берег.

Я шел впереди, Аленка — следом. Минуты через две ее шаги затихли. Я оглянулся. Она стояла лицом к реке и махала рукой.

«А девка, видать, не промах! Да и он парень не лыком шит!»

Аленка догнала меня у огромного штабеля сосен, взяла свой карабин и, как бы сама с собой, заговорила:

— Тяжело человеку. Очень тяжело. Пусть пишет. Ответы постараюсь давать теплые. Ему сейчас так не хватам радости. Говорят, одна капля радости сильнее бочки яда. Это правда?

«Аленка, прости меня за „девку не промах“. Я не хотел подумать худо о тебе. Сам не знаю, как это получилось».

Она шагала со мной рядом и твердила свое:

— Вот если бы люди каждый день дарили друг другу по капле радости. Представь, какой красивой была бы жизнь на земле. Неужели людям это трудно делать?

Тропинка обогнула приземистый барак и привела нас к финскому домику с белым флагом на крыше. Метрах в двадцати от домика, на полянке, я увидел вертолет, гору ящиков, бочки…

— Вот и наша база, — пояснила Аленка. — Но почему никого не видно? Ах, да! Сегодня суббота. Если Гукин ушел на охоту — сутки, а то и двое проторчим здесь.

Тревога Аленки оказалась напрасной. Гукина мы нашли у колодца. Растирая розовое тело махровым полотенцем, он на наше появление не обратил никакого внимания. Коротконогий, всклокоченный, с широкой грудью, заросшей бурыми волосами, он походил на медведя. Закончив растирание, Гукин стал подпрыгивать на носках и, пыхтя, наносить воображаемому противнику удары. Аленка раза два окликнула его — напрасно. Он по-прежнему молотил «недруга» кулаками — гирями и шумно выдыхал из могучей груди: «Пых-пах! Пых-пах!»

Аленка, щелкнув затвором карабина, выстрелила вверх.

— У меня выходной, — отозвался Гукин. — Я привык уважать советские законы.

Аленка дослала в ствол карабина новый патрон и пошла на Гукина. Он заискивающе улыбнулся, сделал еще пару приседаний и, подняв руки вверх, трагическим голосом прогнусавил:

— Паду ли я, сраженный пулей…

— Кончай паясничать! Мы к тебе четверо суток добирались…

— Помилуйте, богиня!

— Вот он весь тут! — шепнула Аленка. — Но я знаю его слабинку.

Гукин что-то гнусавил о правах каждого гражданина на отдых, намерении махнуть в тайгу… Аленка, почувствовав, Что он действительно может улизнуть от нас, пошла на хитрость.

— Антон Сидорович, — ласково обратилась она к Гукину. — Ловите минуты счастья. Такого может не повториться.

— Что я слышу?

— Я к вам с писателем в гости пожаловала. Вы давно мечтаете завести творческую дружбу с человеком, понимающим толк в поэзии. Знакомьтесь.

— Щетинин, — представился я.

— Рад! Очень рад с вами, так сказать, персонально… Читал! Читал вашу «Совесть в крапинку», «Закрытые окна»… — Гукин перечислил пяток моих фельетонов, несколько корреспонденций и елейным голосом продолжал: — Я ведь тоже в некотором роде пытаюсь глаголом жечь сердца. Правда, мы работаем в разных жанрах. Но это суть дела не меняет. Я больше нажимаю на романы в стихах. Наши поэты почему-то перестали их сочинять. Но об этом после. Разрешите, так сказать, для первого знакомства одну главу из нового романа?

— Пожалуйста.