Иван Краснобрыжий - Аленкин клад. Повести

Дарья Федоровна и Марийка ушли на кухню. Виктор и Наташа сели за стол.

— Вот такие дела, сынок, — неторопливо проговорил Алексей Андреевич. — Получили мы вначале посылку от Антонио из Одессы. Судили-рядили, так ничего и не поняли. Посля, месяца через три, пригласили нас в «Красный Крест» и вручили два письма, точнее — одно. Первое не по-нашенски написано, а в нем другой листок, пропечатанный на машинке. Этот листок и поведал нам, что в первом письме прописано. Собрались мы, обсудили все промеж собой, и Наташа поехала в Одессу за Марийкой. В детском доме она там находилась. Теперь вот у нас проживает.

— А где письмо? — спросил Виктор.

— Успеется, — насупился Силыч. — Ты бы, Лексеич, рассказал, какая она, эта самая Америка?

«Америка… А какая она на самом деле? — задумался Виктор. — Что я могу о ней рассказать? А видел ли я ее, хотя и проработал там два года?»

Московские станкостроители, желая послушать правду о чужой стране, притихли. Виктор, стараясь вспомнить Америку, уныло проговорил:

— Америка… Это страна… Как бы точнее сказать? По-моему, каменная и нахальная.

— Каменная, значит, и наглая! — повторил Силыч. — Иной она и быть не может, потому как там миллионеры-живоглоты всему делу голова. Продолжай, Лексеич.

— По дому тосковал, — вздохнул Виктор. — Сильно скучал по Москве. Там все не наше, не русское. Работать приходилось много: станки принимали, памятки по ремонту и наладке писали, английский язык изучал, контрольные работы в институт отсылал… Миллионер Билард жадный сухой старик.

— В харчах, скотина, себе отказывает, — сделал вывод Силыч. — Вот подлец!

— Улицы в Нью-Йорке узкие, дома — небоскребы. Идешь по городу и чувствуешь себя в каменных тисках. Когда работали с Антонио, время летело веселей. После его отъезда я взял к себе переводчиком Андрея Кулиша, сына русского эмигранта. Он работал слесарем-сборщиком на фирме Биларда и в профсоюзе видный пост занимал. Я, конечно, с ним запросто, по-нашенски. Человека, думаю, рабочие в вожаки выбрали, он борется за их права с хозяином… Вся его борьба имела одну цель: сколотить капиталец и заняться своим бизнесом.

— Вот делец! — выкрикнул кто-то из гостей. — На горбу рабочих наживался.

— Я попросил его заниматься со мной английским языком, — вспоминал Виктор. — Он согласился и через месяц спокойно так: «Господин Светозаров, с вас причитается сто долларов». Правда, после одной забастовки рабочие разоблачили его как шкурника и выгнали из профсоюза. Но он не унывал. Гордился: «Теперь у меня хватит долларов закончить институт и стать порядочным человеком».

— Таким же, как миллионер Билард? — поинтересовался Силыч.

— Может быть, еще чище.

— Ну, а наш, мастеровой брат, как? — не унимался Силыч. — Они-то, поди, с шариками в голове?

— Миллионеры, Силыч, хитрые люди. Они рабочий класс разделяют на несколько слоев. Одних прикармливают, других — обдирают, третьих тешат надеждой выбиться в хорошие специалисты…

— Бромлеевская хватка — кость им в глотку! — чертыхнулся Силыч. — Только Бромлеи обдирали поголовно, а Биларды свежуют через одного.

Гости слушали Виктора внимательно, с уважением. Он понимал: станкостроители не успокоятся до тех пор, пока не услышат об Америке самое важное и точное. Ему как бы невольно вспомнился тот вечер, когда с Ривасом ходил в фотоателье к Выдыбаю, разговор по пути в гостиницу, и он нашел самое удачное сравнение:

— Торгашеская она. Продажная.

— Каменная — раз! Жадная — два! Продажная — три! — засвидетельствовал Силыч. — Во как!

— Ну а у вас какие новости? — облегченно вздохнул Виктор. — Теперь, Силыч, просвещайте меня.

— Как у нас? Мы эго самое… Мы — ничего! — повеселел Силыч, польщенный тем, что с таким важным вопросом Виктор обращается именно к нему. — Ну, перво-наперво, станков выдаем в два раза больше. Михайло Иванович Калинин наше заводское знамя орденом Ленина украсил. Заслужили! — Силыч пожалел, что повесил пиджак в коридоре и сел за стол в одной рубашке. Ему захотелось, чтобы Виктор увидел, какой чести удостоила его, Пятуню, Родина, и он нарочито поежился. — Зябковато что-то, Федоровна. Подай-ка пиджачишко. Он в коридоре на вешалке. Вот так, значится, наши дела идут. Спасибо, Федоровна.

Яков Силыч не спеша надел пиджак, на котором сиял новенький орден Трудового Красного Знамени, ладонью пригладил усы и с прежним достоинством продолжил:

— Цех, говорю, расширили. Свою санаторию и дом отдыха открыли…

— Силыч! — обрадовался Виктор. — Я смотрю, и тебя Верховный Совет не забыл?..

— Факт! — чуточку выпятил грудь старый металлист. — Не думал, право, удостоиться такой чести. Человечек я на заводе вроде бы и не видный, по всем статьям рядовой…

— Полно, Силыч, прибедняться, — засмеялись станкостроители. — Это у Бромлеев ты был человечек. А теперь — Человек!

Алексей Андреевич Светозаров поднял руку. Гости поутихли. Силыч от небывалого внимания к своей личности чуток прослезился, Краснопролетарцы постарались «не заметить» его слабость, прислушиваясь к голосу старшего Светозарова. Алексей Андреевич говорить на людях всегда стеснялся, а тут осмелел и произнес, пожалуй, самую длинную речь в жизни.

— Друзья и товарищи! — сказал он растроганно. — Я — простой сапожник. Дарьюшка — портниха… А вот сын наш, Виктор Алексеевич, вон куда пошел!.. А почему? Наша родная власть всем нам дорогу к счастью открыла и верный путь указала. Я, друзья и товарищи, предлагаю выпить за нашу, пролетарскую власть, как она нам есть мать родная.

Гости не успели поставить бокалы на стол, слова попросил Силыч.

— Может быть, я, того самое, вперед забегаю, — улыбнулся старый металлист. — Да уж лучше раньше, чем никогда. Тут вот, значится, в чем дело. Да. Чем Виктор и Наташа не пара? Как оно там после будет, не ведаю, а сей мент, кумекаю, самый раз за жениха и невесту уважить по единой.

— Силыч, да ты, никак, в сваты подрядился? — захохотали гости. — Неужели они сами этот вопрос не могут решить?

— Оно-то, конечно, — стушевался Яков Силыч. — Но желательно и нам при таком деле не остаться в стороне.

Виктор покраснел. Старый металлист поднял наполненный бокал и предложил тост за счастье молодых. По такому случаю позвали к столу Дарью Федоровну, которая укладывала в другой комнате Марийку спать, предложили ей сказать детям напутственное слово. Она смотрела на мужа счастливыми глазами, и по щекам у нее катились слезы.

Луна расстелила в старой аллее светло-голубые дорожки. В темных, угрюмых башнях Донского монастыря сонно ворковали голуби. Чистое небо в рясных звездах дрожало и перемигивалось. Крупные звезды висели так низко над головой, что казалось, их можно было достать рукой, взобравшись на тополь, который стоял в стороне от аллеи.