Дмитрий Яблонский - Таежный бурелом

Шадрин внимательно осмотрел самодельную мину.

Фрол Гордеевич поправил очки со сломанной дужкой, сползавшие на сизую маковку носа, и, глянув в чертеж, продолжал:

— Вот, Митрич, тебе и наука! Сам знаешь, все царские инженеры разбеглись, а кто остался — сопит, волчья сыть, слова доброго не добьешься. Стал я ихние секреты из книги вычитывать, вначале в голову ударило, что к чему — не пойму. В этих формулах, журавель на что прыток, язви тя, и тот ногу сломает, а с меня каков спрос? Чуть не рехнулся, пока освоил эти самые азбуки. Ну, а теперь любую формулу разберу, любой рецепт сготовлю. Кто же, окромя нас, своей власти подмогнет в тяжелый час?

— Спасибо, Фрол Гордеевич, спасибо. Чем и отблагодарить не знаю?

— За нас, рабочих, думать некому, впряглись в воз, везти надо.

Повеселевший Фрол Гордеевич, уткнувшись в какой-то замысловатый чертеж, причмокивая наполовину беззубым ртом, проворно орудуя счетной линейкой, что-то шептал, уточняя какие-то ему одному ведомые данные. Циркуль проворно мелькал в его длинных пальцах.

— Как Наташа? — спросил Костров.

Старый мастер приподнял голову, прищурился.

— Живет, не тужит. Учиться все равно, Митрич, что грести против течения: только, язви тя, перестанешь — и тебя гонит назад. Станок не соха, но девка с характером, зубами скрипит, а делает. Тяжеловато ей. Сам знаешь, кто не учится смолоду, жалеет в старости. У станка не пропадет, не избалуется. Сходи погляди, только от работы не отрывай.

Костров пошел в токарный цех. Долго в задумчивости стоял в стороне, глядя на дочь, склонившуюся над фрезерным станком. Простенький из кумача платочек сбился на затылок. Щеки измазаны мазутом.

Наташа оглянулась, увидела отца. Лицо осветилось улыбкой. Она проворно дернула рычаг, выключила станок. Нетерпеливо схватила обточенный из стали корпус трехдюймового снаряда и, корчась от боли, замахала рукой.

— Ой, какая прыткая! — сказал подошедший мастер. — Нельзя так, без руки останешься.

— Да я думала…

— Что думала? Знать надо!

Мастер стал принимать корпуса снарядов. Проверяя их щупом, измерял и ставил на верстак. Один из корпусов швырнул в кучу железного лома.

— Сколько раз тебя, девка, учить: глазу верь, а прибором проверь, — повысил он голос. — Снаряд точишь, не кирпичи делаешь. Видишь зазор? Срежет линию в стволе — пропала пушка.

Костров подошел к дочери, ласково потрепал ее по разгоревшейся щеке. Наташа прижалась к его плечу, шепнула:

— У тебя усталый вид.

Заметив подходившего мастера, отошла, упрямо поджала пухлые губы, включила станок. Прибавила обороты шпинделя, резец запел свою однотонную песенку, завилась в спираль стружка.

Подходя к зданию Совета, красногвардейцы подтянулись, подравняли ряды. Четко отбивая шаг, батальон грянул песню:

Отряды Красной гвардии перевели на казарменное положение. Батальону Тихона Ожогина была определена охрана Совета. Сегодня они ждали гостей — чехов.

За последние дни батальон пополнился новыми людьми. Среди них был кореец Ким, бежавший с японского парохода. Он сдружился с китайским парнем Цин Бен-ли, которого за веселый нрав в батальоне прозвали Бубенчиком.

До прихода гостей было решено провести общее собрание союза молодых коммунистов. Секретарь союза Вася Курьян открыл собрание.

— Боец Ким просит принять его в члены нашего союза, — объявил он. — Рекомендацию дали Ленька Клест и Цин Бен-ли.

Ким прошел к столу, покрытому кумачом.

— Ну, Ким, рассказывай о своей жизни. Кто ты, откуда, как попал к нам?

— Моя русски плохо говори, твоя Цин Бен-ли помоги, — Ким тронул Бубенчика за плечо. — Он моя товариса: китайски люди, корейски люди из Ялуцзяна вода пьем, один мама кормит.

— Нет, Ким, — возразил Вася Курьян. — Ты, рассказывай по-корейски, а Ленька Клест переведет, он у нас мастак.

Рядом с Кимом присел узкоплечий щупленький паренек лет пятнадцати, из тех, что не знают, где их дом, кто родители, как фамилия. За умение подражать птичьему голосу его прозвали Клестом. Ленька Клест в поисках хлеба исколесил Корею и Маньчжурию, неплохо знал языки народов, населяющих эти страны.

Ким начал свой рассказ:

— Кореец я из Фын-Хауна. Реку Ялуцзян знаете? Наша семья была большая, дружная, рис сеяли, гаолян садили… Эх, и земля у нас была! Рисовое поле как золотое, а гаолян косой не прокосишь…

Ким, что-то припоминая, замолчал. Его худенькое тело раскачивалось взад и вперед.

Молчали и молодые красногвардейцы, не торопили.

Ким набил маленькую, из красной меди трубочку и, закурив, продолжал:

— Жили хорошо. Пришли японские солдаты, сожгли деревню, нас, молодых, погнали куда-то. Солнце восемнадцать ночей ложилось спать, а мы все шли и шли. Мой брат упал. Я хотел помочь ему встать. Японский офицер ударил меня, а брата пристрелил…

— Мой папа в Маньчжурии тоже японец стрелял, — мрачно кинул Бубенчик.

Ким вытряхнул пепел из трубки.

— Сколько верст прошли? Разве знает кто, сколько звезд на небе?! Идешь и идешь… Солнце злое, собаки злые, солдаты злые… Песок и камни съели кожу на ногах, пока мы всю Корею прошли! Удивился я, такая большая наша Корея!.. В Фузане нас загнали в трюм парохода под японским флагом. Во тьме долго-долго плыли. Привезли на Карафуто [15] Карафуто — японское название Сахалина. , в солеварню. По лестнице нас согнали в пропасть. Шахта стала нашим домом…

— Сколько же тебе тогда лет было?

— Кто знает, видел ли я тогда десять весен? Наверное, видел… День и ночь кипели котлы с соленым раствором, день и ночь мы стояли у драконовой пасти, пышущей жаром. Где работали, там и спали. Умрет товарищ, его сунут в топку, другого корейца поставят. Пять лет я не слышал ни ветра, ни дождя; стал забывать, как цветет рис, как созревает гаолян…

Ким провел рукой по черным волосам.

— Не знаю, терпелив ли Будда, но мы не вытерпели. Ночью взорвался котел. Соль ринулась по коридору. Я схватил кочергу и бросился к лестнице, за мной — остальные. На лестнице появился хозяин с револьвером в руке. «Назад, к топкам! — кричал он. — Всех перестреляю, собачье племя». Стал стрелять, а мы шли на него: лучше смерть от пули, чем живым свариться в растворе… Я хотел увидеть солнце, зеленую траву, голубое небо, мне захотелось жить. Зацепил хозяина кочергой, сбросил вниз…

Ким поднял голову. Глаза его светились сухим блеском. Он всем туловищем склонился к коленям.

— Я убил человека! — прошептал он.

Вася Курьян положил ему на плечо руку.

— Нет, Ким, ты убил зверя. Правильно сделал.