Александр Рахвалов - На гарях

Корова даже жевать перестала. Она попятилась к колодцу, но не захотела возвращаться в загончик, — подняла голову и смотрела на ругающихся хозяев, которые наверняка что-то затевали. Корова понимала все, только говорить не умела, хотя они с хозяйкой понимали друг друга: одна плакалась и доила, другая слушала, перекатывая во рту жвачку, и доилась. Так было, но сегодня корова впервые уловила запахи какой-то неведомой ей жизни. Эти запахи пропитали насквозь хозяйку, и с ними, с этими запахами, она вдруг стала совсем другой. Корова впервые не могла понять ее.

И собаки не могли ничего понять: те же ноги, те же тяжелые, но теплые руки у хозяйки, а вот глаза — глаза куда-то пропали, исчезли глаза. По глазам бы они узнали о многом, именно по глазам…

Два дня бегала по городу в поисках грузовика. Техники навалом, а ни за какие деньги не допросишься: дачно-огородный сезон приблизился вплотную и техника завернула туда, где парили и прели частные земли.

Свиней оторвали с руками, но остались корова с теленком, которых они решили сдать на мясокомбинат. К корове даже никто не приценивался — просили теленка, но за полцены.

— Да пошли они все!! — горячилась Клава. — Я лучше его Томкиному «интернату» подарю, чем за полцены отдам. Не видят, что ли: от него же молоком пахнет, как от дитяти… Холили.

А время разбежалось так, что перекусить некогда было. Все быстрей, быстрей, все на бегу.

Машину наконец отыскали… И вот ждали ее, поглядывая из огорода на Велижанский тракт. Огород пенился, закисал, перепоенная земля пропадала.

— Запаздывает шоферюга-то, — обронил Тихон.

— Так вот… На них, на пьяниц, надежды-то никакой нет, — вздохнула Клава.

Вокруг нее с утра начали крутиться и корова, и теленок, и собачушки. Как будто они, неразумные, разгадали ее мысли и теперь изо всех сил старались разжалобить сердце хозяйки. Собачушки стояли на задних лапках, корова, вытягивая морду, лизала Клаве руки. И только бычок, невыхолощенный хозяином до сих пор, был бодрым и игривым. Он ничего не предвидел, а подходил и принюхивался к хозяйке потому, что подходила и принюхивалась к ней его мать.

— Ну, черти! — отмахивалась хозяйка. — Че я вам — медом намазана, что ли!

Но не отходили неразумные.

На тракте появился грузовик и долго, протяжно засигналил, как на похоронах.

— Ну, Тихон, айда! — обрадовалась она. — Гони их! Теленка-то бери удавкой…

— Не могу, — прохрипел Тихон. Он стоял в загончике, и веревка, скрюченная в руках, извивалась, как змея. Руки у него дрожали.

— Да ты чего, Кузьма, стоишь-то? Гони теленка! — кричала Клава. — Не вынуждай меня лучше…

Шумная, с высокою грудью, она могла сейчас навалиться на каждого, кто бы ей стал поперек, и подмять под себя. Она даже губы поджала, как перед броском. Но Тихон, разозлив себя, швырнул к двери веревку и топнул ногой.

— Не поведу! — сказал он. — В Обольск поведу, а на мясокомбинат — нет.

— То-о! Смотри-ка че он делает! — сплеснула, как утка на воде, Клава. — Да ты че его… в купе, что ли, повезешь? Давай, Тихон, по добру… Выводи.

— Я сказал, что нет. И не поведу, — крепчал Тихон. — Корову сдадим… Теленка не трожь! Ты за ним не ходила… — И притих: — Не надо туда, Клава.

— Да ты не городи! Не поведет он! Поведешь как миленький. Буду я тут с тобой рассусоливать.

— Не поведу…

— !!!

Она и бранилась, и умоляла, и плакала, но Тихон как сдурел: уперся — и ни в какую! Пока она поправляла веревку на корове, он приоткрыл дверь во хлев и втолкнул туда упирающегося теленка. Щелкнул замком, а ключ выбросил в огород. В грязи его сам черт не отыщет.

А грузовик все гудел и гудел, торопя хозяев. Может быть, Клава испугалась, что он укатит, не дождавшись их, или решила, что вторым рейсом увезут теленка — уговорит же она мужа! — но корова пошла к тракту, натягивая веревку, которой была привязана к своей хозяйке.

— Вот твердолобый-то! — ворчала та. — Уперся, шкалик! Прямо убила бы!

Тихон побрел за ними. Он тяжело дышал, но затягивался папироской с наслаждением.

Они молчали. Шли, не глядя друг на друга, как чужие.

Корову они загнали по широким сходням в кузов грузовика, и Клава, садясь в кабину, проговорила:

— Езжай сразу к мясокомбинату.

— А в ветлечебницу?

— Я еще вчера справку взяла, — ответила она. — Со слезами, но выпросила. Езжай.

К мясокомбинату они подъехали в самую жару, когда солнце беспощадно обрушилось на землю. Гудела раскаленная дорога, плавился и таял битум, прилипая к колесам.

У проходной их встретила женщина в белом халате. Она осмотрела корову, а потом уже заглянула в справку, — и разрешила въезд на территорию мясокомбината, спросив напоследок:

— Изо рта-то течет у нее… Как больная… Не болела?

— Не болела, — ответила Клава. — По такой жаре везли — вырвало бедную…

Приемщица отошла.

— Ну, вези! Уснул за рулем, что ли? — занервничала Клава.

Шофер газанул. А они молча шли следом за машиной.

— Собак-то куда? — наконец спросил Тихон.

— Черт его знает. С собой же в вагоне не повезешь, — отозвалась Клава. — Может, Харитоновна возьмет или Томка. Надо будет спросить у них. — И простонала: — Не могу я бросить их! Жалко ведь…

— И мне тоже, — признался Тихон.

Они опять замолчали. «Твердолобый, — с нежностью подумала она о муже. — Ведь как уперся, шкалик! С характером».

Грузовик вел их за собой. Они шли послушно, стараясь не глядеть на корову, всхрапывающую в кузове: она, заломив шею, тянулась к ним, казалось, вывернутыми ноздрями, красными и влажными, как арбузная мякоть.

Убойный цех… Здание из красного кирпича походило на городскую кочегарку: высокое, с пятиметровыми сплошными окнами, только без трубы и копоти.

Под дощатою крышей «привод» упирался в глухой забор, которым был обнесен мясокомбинат. Отсюда и подавали скот в убойный цех, как по конвейеру.

Перед «приводом», в загоне, трубили тощие коровенки и непородистые бычки, обалдевшие от зноя. Грязные и тихие, они бродили по открытому загону, тыкались мордами по углам в поисках клочка сена, но пусто было повсюду, забетонированная площадка парила, поливаемая мочой. Глухо. Зной. Стонет труба…

Цыганку спустили по сходням в загон, и она, сытая, гладкая прежде, не показалась хозяйке: точно исхудала в одно утро. Коровы потянулись к машине, не замечая чужачку, думая, что им подвезли корм. Но шофер цыкнул на них и поднял задний борт. Цыганка развернулась и стала с мольбой, неотрывно смотреть за хозяйкой, которая, охая и ахая, отдалялась от загона. «У-у!» — протянула корова, но хозяйка ускорила шаг, будто ее подстегнули, и не отозвалась никак на зов Цыганки. Даже не оглянулась.

«Так вышло… — думала она. — Я ведь никогда не сдавала скотину, а по чужому совету так поступила».