Эрнст Сафонов - Избранное

«Вот, — мысленно говорил себе Степан, — лето за летом, год за годом… начнешь вспоминать, вроде б хорошо, как положено, как у других все… а штоб чего-то такого — и не вспомнишь! Орлику тринадцатый год пошел, тоже, небось, перед глазами у него одна дорога да вода, которую с ним возим… Вот я баобаб себе выдумал, интерес, значит, а он, Орлик, чего… у него даже кобылы не было, он мое ухо, ласкаясь, губами теребит, ему тож требуется, штоб уважали, любили, ценили его, а кнутом-то што?.. Кнут — дурак!»

— Молитву читаешь — бормочешь-то? — толкнула локтем Мария. — Гляди, Ирка-почтарка на лисипеде катит — не задень, сдай в сторонку.

Почтальонша Ира, поздоровавшись на ходу, проехала было мимо, да опомнилась.

— Чикальдаевы, — крикнула, соскакивая со своего самоката, — чего это я? Ум отшибло? Вам письмо. Газеты-то в дверь брошу, а письмо возьмите. Тонька ваша не успела уехать — уже в Африке. Пишет!

— Ой-ти, — радостно засуетилась Мария, — письмо? Давай его, Ираида, а я тебе за эту радость… погоди, нащупаю вот в сумке… тройку яичек дам.

— Зачем мне ваши яички? — протянув конверт, нерешительно сказала Ира, слизывая кончиком языка бисеринки пота с верхней губы. — Раскокаю яички — все газеты в яичницу перемажу. Ну их в баню!..

Но все ж взяла, умостила свое молодое, большое и сильное тело на пружинном велосипедном седелке и, вертя педалями, покатила дальше. А Степан придержал Орлика — пусть шагом идет, пока Мария будет разбирать вслух дочернины строчки.

«…и еще сообщаю вам, — поделилась дочь, — что работа тут прежняя, на достройке холодильного комбината, и дали нам теперь под жилье полдома с тремя комнатами и кухонькой, и все кругом свои, русские, кроме некоторых армян, и еще москвичи есть. Виталик в своей группе за старшего, дел у него много, нервничать приходится: это не так, то не так, за одним погляди, другому скажи, третьего учи, четвертому замечание сделай, за пятым проверь. Он похудел, ест плохо, я исстрадалась, как он плохо ест…»

— Жилистый, не помрет, — вставил Степан.

— Будя глупости пороть, — сердито оборвала Мария. — Не дома они там, у чужих. — И продолжала чтение: — «…еще жары очень большие, как на раскаленной сковородке живешь…» Господи, и надо было им туда ехать! Что, в Рязани хуже, зарплату не плотют? Залетели!

«…на раскаленной сковородке живешь, кто здесь не рожден, вроде нас, никогда, наверно, не привыкнет…»

Дальше Тоня обстоятельно описывала, какие там, в переводе на наши деньги, цены, как трудно тамошнему правительству, потому что не хватает врачей и учителей, народ в деревнях неграмотный, забитый, в городах много безработных, просто нищих и бродяг, потому что западные капиталисты грабили и развращали Африку, нисколько не заботясь о ее будущем. Спрашивала дочь, какая у них, в Прогалине, погода, какие новости, хороши ли всходы картошки…

Мария всхлипнула, глухо проговорила, ища у него, мужа, поддержки:

— Надо было не отпускать снова туда. Побыли — хватит. Пущай другие!

— Не голова у тебя — наркомат. — Степан хмыкнул; сунув вожжи меж колен, стал закуривать. Рассуждал: — Западные капиталисты века там паслись, терпели жару, ничего… а мы растаяли. Так? Обидно даже. С чего эт мы сразу растаяли, нежные какие, сахарные…

— Будя тебе…

— Чё будя? Прямое задание дадено о помощи угнетенным — молчи, действуй!

— Ты, поглядеть, много надействовал…

— Не привелось. Негде было. А там бы, в Африке, не испугался… Ты до конца прочла? Нет? Вот кулема… Што ищо-то?

В заключительных строках шли приветы, просьбы не забывать, почаще писать, и была приписка:

«Виталик увидел, что отсылаю сегодня письмо вам, и просил узнать у папани, как его опыт, про который я сама ничего не знаю, что даже обижает, почему обязательно от своих надо иметь загадочные секреты. Глупо. Виталик просил передать тебе, папаня, что если никаких признаков не появилось, то надо не забыть создать над растением микроклимат, для чего покрыть его застекленной рамой, как в теплицах делают, и поливать теплой, подогретой водой, по ведру каждый вечер, а рама должна отстоять от земли на полметра и с боков тоже должна быть застекленной. Он говорит, так советуют, и просит описать, получится ли у тебя что с этой рамой, как обстоят дела».

— Про орех, поди? — догадалась Мария.

— Про орех, — весело подтвердил Степан. — Токмо без рамы обошлись, ежели теперьча на будущее пригодится совет…

— Ох, дурень, — сказала Мария. — Пра слово, старый дурень. Себе забаву сыскал — ладно. Зять в Африке, посланный для большого дела, — он ему голову забивает! Орехом своим! Тьфу!..

— Ты не шибко… эт самое, ты не спеши, — по-прежнему весело отозвался Степан. — У меня тож, раскинуть… государственное дело! Есть просто какой-нибудь орех, а есть не просто…

Чуть было не выложил Марии всю тайну, однако удержался. Пока растение хоть с вершок росту не наберет, никому ничего не откроет.

Меж тем выбрались на луговину, и скоро, не доезжая Тарасовки, открылась та развилка, с которой слабо проторенная, травянистая дорога бежала по оврагу, к сизым ветлам Дувакина хутора. Мария, пониже надвинув белый платочек на глаза, пошла к сестре; Степан, покрикивая, погнал Орлика к сельсовету. И едва успел к началу. Человек тридцать мужиков и пять-шесть женщин среди них тесно заполнили просторное сельсоветское помещение, посверкивая нацепленными наградами, и сам председатель, Илья Ананьич Красноперов, был при наградах, украсив костюм серебром и бронзой медалей. Степан, пристраиваясь на краешек стула у двери, услышал продолжение его выступления:

— …надо было б в Доме культуры, но там полы после покраски сохнут, и в тесноте, как говорится, не в обиде. Разве кто из нас позабыл тесноту фронтовых землянок иль, давайте припомним, как после тяжелого марша валились вповал в каком-нибудь сарае, а то и прямо на снегу. Хотишь, значит, потом встать — шинель примерзла… Протерпели, выстояли, достигли торжества победы. Не кто-нибудь, а мы, фронтовое, что называется поколение Родины, хлебнувшее пороховой горечи до самых печенок. Я, товарищи однополчане… а мы все теперь однополчане, одного сводного фронтового полка, поскольку время старости списывает нас беспощадно, все меньше нас, я поздравляю, короче, товарищи, передавая слово тож военному товарищу, прибывшему к нам… товарищу майору, представителю районного военного комиссариата!

Полноватенький майор, поднявшись из-за стола, пригладил рыжие волосы на лобастой голове, откашлялся и твердым командирским голосом сказал, что ему выпала честь вручить ветеранам — участникам боев — памятные юбилейные медали.

Илья Ананьич называл фамилии — и майор, пожимая руки, передавал каждому из подходящих к нему коробочку с медалью и листок наградного удостоверения. Степан согласно алфавиту был в списке в самом хвосте, а потому пока с любопытством поглядывал на всю церемонию и на мужиков, из которых знал всех, но многих давненько не видывал.