Эрнст Сафонов - Избранное

Таким был день…

И он прошел, как проходят все дни.

Анзор остался в городе, Варлам уехал к себе в деревню.

Приблизительно через неделю невестка Георгия, Ира, возвратись с базара, рассказала, что подвез ее их знакомый из деревни… он самый, таксист Анзор Абуладзе! Увидел из своей машины, что стоит она у рыночного павильона с набитой сумкой в руках, подкатил: прошу!.. И, высадив у дома, наотрез отказался деньги взять. Рубля полтора счетчик настучал.

Потом как-то — воскресным вечером — Анзор наведался к ним домой. С цветами, бутылкой марочного коньяка. Георгий один был, телевизор смотрел. Анзор, как тогда, раньше, за столом не пил — так, пригубил из рюмки; и сказал он, что работой доволен, интересная работа, плохо — машина старая, давно списать ее пора, одно чинишь — другое в ней ломается… Но Важа Вачарашвили обещает: потерпи — дадим новую!

— План гонишь? — спросил Георгий.

— С меня пока не требуют, — ответил Анзор.

— Как это?

— А! Старая ж «тележка» у меня…

И замял разговор.

Молодые были в гостях, Анзор посидел с час и распрощался, пожалев, что вот опять не смог познакомиться с его, Георгия, сыном. Невестку знает, сына нет.

Обещал заходить.

После — было такое — снова однажды подвез Иру к дому. Так же случайно, рассказывала Ира, заметил он ее на улице, среди поджидавших на остановке троллейбус, затормозил: прошу!

На этой же неделе или чуть позже бывший Ирин одноклассник, столкнувшись с ней в магазине, пожаловался: нужно на даче побывать, бабушку туда отвезти, но своя машина на ремонте, а таксисты не соглашаются — далеко, сутки на этом потеряешь, одна морока с такой дорогой… «Ну, — засмеялась Ира, — только-то? Считай, крупно повезло тебе, что меня встретил. Найди поутру в таксомоторном парке водителя Анзора Абуладзе, скажи, что от меня ты… я его прошу, скажи… и отвезет он вас!»

Анзор повез.

На семьдесят шестом километре от города управляемая им машина с пассажирами слетела с насыпи вниз, перевернулась два раза и осталась лежать вверх колесами…

— Хожу, хожу, думаю, спать не могу, — старик искал на лице следователя сочувствия, понимания. — Зеленый, а мы его все же на такси. Человек погиб… вот как. Моя вина тут тоже.

— За рулем был Анзор Абуладзе — так?

— Это да.

— На опасном участке дороги, несмотря на висевшие там предупредительные знаки, он не снизил скорости, из-за чего машину занесло, и он, водитель, не справился с управлением… так?

— Это верно.

— Его лихачество, легкомыслие стоили жизни старой женщине…

— Тяжело даже думать об этом, сынок.

— Анзора Абуладзе ждет суровое наказание. По закону.

Эрлом Кубусидзе помолчал и — мягче, душевнее — закончил:

— Тут ничего другого не может быть, Георгий Отариевич.

Старик застегнул свой мешковатый серый пиджак и, нахохлившись, молчал.

От жары у Эрлома все сильнее стучало в висках. К этому часу духота, словно ее прессовали в комнате, сделалась плотнее, более вязкой, как бы уже осязаемой на ощупь. Давно-давно такого жаркого лета не было… Африка!

Телефон зазвонил.

Взял трубку: жена!

Ее отдаленный расстоянием голос тоже казался горячим, насыщенный покалывающими электроразрядами:

— Сидишь? А я падаю. Такие очереди… Билеты взяла, да не те. Были только на первый рейс. Это нам в аэропорту к шести надо быть. А у нас ничего не собрано. Ничего не куплено. Когда же?

— Информацию принял, — сказал он в трубку и положил ее на рычаг.

Старик не собирался уходить — сидел…

— Есть категории строго юридические, конкретные, обозначенные в законе статьями, параграфами, положениями, — не очень-то уверенно произнес Эрлом, — а есть категории… точнее — понятия… так, пожалуй, лучше сформулировать… понятия нравственные. Проще — голос совести.

Эрлом запнулся, подбирая слова попроще.

Старик терпеливо ждал.

— И-и… совесть — тоже ведь суд. Да! — Эрлом слегка оживился. — Когда требуется применение закона — это крайность, необходимость, вынужденная мера пресечения… Тут все ясно. Но вот когда мы фактически… — Он повторил это слово с нажимом: — …фактически неподсудны, наша вина с точки зрения закона ему не подвластна, она относительна… а вместе с этим сами мы отчетливо сознаем, что виноваты, поступились правдой, совестью… она, совесть, и судит нас!

— Ай, сынок, зачем ты это… совесть, совесть! — Старик поднялся, сердито отодвинул стул. — Я к тебе по делу, а ты… извини, конечно… как проповедник. Газеты-то я читаю, радио слушаю…

— Ну, — выдавил из себя Эрлом, — ну… — И, злясь на себя, злясь на старика, сухо спросил: — Что же вы хотите? — Усмехнулся: — Считать ваш приход как явку с повинной… так, что ли?

— Парня сажают, — упрямо сказал старик. — Хоть с повинной, хоть как… Нам отговорить бы, а мы повели, устроили.

— Изложите на бумаге про все это.

— Не умею я на бумаге, — ответил старик. Кивнул: — Пойду я. — Потоптался, добавил неуверенно:

— Нет, изложу, может, на бумаге.

— Вот-вот. А мы проверим, как подбираются кадры таксистов. И прочее… Напишите! Обязательно.

— Прощай, сынок.

— До свидания. Я с завтрашнего дня в отпуске, здесь будет другой следователь…

— Другой?

— Да.

— А что ему сказать?

— Положите письменное заявление. И как мне — обо всем…

— И что будет?

— Разберемся. Прокуратура разберется.

— Ладно, — сказал старик, — я все-таки пойду. Наверно, я не так все рассказывал… Или не на ту дорогу выехал. Бывает… А парня жалко. Не лихач он. А виноват — да. И мы виноваты. Нельзя зеленых на такси сажать.

— Теперь знаете…

— Я всегда знал.

К двери старик подошел, а все чего-то медлил… За дверью будет коридор, будет улица, за дверью он останется один…

— Товарищ Кубусидзе?

— ?!

— Ты вправду из тех самых Кубусидзе, которые на Майдане жили… и маму вашу Лианой звали?

— Я уже подтвердил: да, так. Но что… какое это имеет значение?

— Конечно, конечно…

Старик нажал плечом на дверь. Она захлопнулась за ним.

Самолет взмыл. Стремительно ушла под крыло, уменьшаясь до игрушечных размеров, желтая чаша города, из которой, как из жерла вулкана, попыхивая, тянулись блеклые дымы.

Белоснежная целина рыхлых облаков скрыла землю.

Можно придать креслу удобное положение, откинуться, вытянуть, расслабляя мышцы, уставшие ноги… Все как надо — летим!

Припотнившийся по дороге в аэропорт воротничок рубашки становится сухим, холодит шею… Такая вентиляция, такая насыщенность свежестью, прохладой: дыши — не хочу! Два часа комфорта в небе.

Стройная, длинноногая стюардесса в форменной пилотке и форменной мини-юбке, плывущая по проходу с подносом, одаривающая каждого улыбкой, — живая реклама Аэрофлота: летайте, летайте с нами, настоящая жизнь здесь, а не та, что вы оставили где-то внизу!.. И лучшие кондиционеры, облагораживающие воздух, — на наших самолетах! У нас не жарко!