Эрнст Сафонов - Избранное

— Ох, дядь Коль, заснете! — опять засмеялась Вера.

— Замечтался, — оправдываясь, ответил Бабушкин. — По служебным вопросам.

— А я иногда на вашем автобусе езжу. К бабушке.

— Замечал, — подтвердил Бабушкин. — Я вас, Верочка, уважаю.

— За что? — изумилась она.

— Не знаю, — признался Бабушкин. — Вижу и уважаю… вообще…

Ни с того ни с сего, будто кто подтолкнул, он стал рассказывать Вере, как сегодня задавил собаку — такое муторное чепе, а тут еще шалопай Петух камушек на душу положил — отец за нечаянный наезд переживает, а они со своим Длинным Джо и Герольдиком щенка, не моргнув, прикончили, это у них как доблесть, воробьиные мозги у них, а может, хуже — зло в себе носят, испорченность, ее нужно палкой выколачивать… Тут в арке появился парень, кашлянул, и Вера, не дослушав, сказала: «Пока, дядь Коль!» — побежала к этому парню: тот обнял ее за плечи и увел.

Бабушкин сказал себе, что ничего не попишешь, осуждать Веру за равнодушие к его рассказу нельзя — тут налицо свое течение жизни: пусть они!.. Светилось окно кухни, там бодрствовал, поджидая, сосед (ни дна б ему, ни покрышки!); в Бабушкине растревоженно росло желание кому-нибудь досказать про собаку, про то, как выяснилось, что она к тому же была собственностью капитана Ханова, теперь не расхлебать!.. И припомнился милицейский лейтенант с симпатичными раскосыми глазами, знакомый, можно считать, — припомнилось, как тот жал руку на прощанье, приглашал заходить, чтоб побеседовали они о собаках… А можно ведь о собаках, можно и не о собаках… Посоветоваться, к примеру, насчет Ханова, оба они с лейтенантом носят милицейскую форму, лейтенант Ханова наверняка знает, не возьмется ли уладить это дело, помирить, выход подскажет… И так ведь наплыло, подумать, одни нелады сегодня с милицией! Рассказать все как на духу… И про Зыбкина! Он, Бабушкин, тоже не прав, разумеется, не сдержался, подлая водочка свое сделала, но Зыбкин-то, Зыбкин! А еще по школам ходит, хвалится собой…

Лейтенант, возможно, томится дежурством, повозись-ка с пьяными да отребьем разным! А тут — поговорят, как человек с человеком.

Отделение милиции находилось в соседнем здании, рядом с гастрономом № 5, не больше трех минут потребовалось Бабушкину, чтобы дойти сюда. А подошел — заколебался было: а если лейтенанта нет? Однако пересилил себя, что особенного — спросит и уйдет, вежливо скажет «Здравствуйте!» и вежливо «До свидания! ».

Когда Бабушкин, открыв дверь, переступил порог, то сразу же понял, что хорошего ждать нечего: за дощатым барьерчиком, возле телефонов, сидел и выжидательно смотрел на него рябой старшина, тот самый, что изгонял его из ресторана.

— Здравствуйте, — сказал Бабушкин.

Старшина, поигрывая связкой ключей, вышел из-за перегородки, приблизился вплотную, принюхался, вернее — просто понюхал его, Бабушкина, понюхал как-то обидно, словно неживой предмет.

— А, это ты, — узнал старшина.

Облизнув пересохшие губы, Бабушкин сказал:

— Я извиняюсь, конечно… тут у вас лейтенант есть, фамилии не знаю, косенький такой…

— Косеньких в другом месте искать будешь, — старшина зевнул протяжно. — Еще выпил?

— Что вы! Мне лейтенант нужен… вот фамилия, правда…

— Идем, — пригласил старшина. Добавил: — Надоели-то вы, хоть бы пенсию дождаться…

Он провел Бабушкина по коридору, впереди себя, остановились они у двери, обитой белой жестью, с зарешеченным окошком, закрытым железной ставенкой, с глазком, в который можно подсматривать, — вставил старшина ключ во внутренний замок.

— Вы не поняли меня, товарищ дежурный, — запротестовал Бабушкин, — я лейтенанта ищу…

— Утром всех лейтенантов увидишь, — устало сказал старшина. — И майор с тобой побеседует…

Он ловко, заученными жестами ощупал карманы Бабушкина, так же быстро и ловко подтолкнул его. Бабушкин опомниться не успел, как дверь захлопнулась, очутился он в камере.

— Не трепыхайся, — глухо посоветовал из коридора старшина, — хуже себе не делай. Это тебе не ресторан, артист, а КПЗ.

Бабушкин чуть не заплакал от такой ужасной несправедливости, хотел бить в дверь ногами, но одумался… А за его спиной кто-то пьяно и хрипло сказал:

— Пр-ривет!

На голых нарах, съежившись, сидел Толик, радушным жестом приглашал подойти ближе… И приятель его, Виталик, был здесь — спал, прикрыв глаза от света невыключаемой электрической лампочки вязаным колпаком с помпоном. Еще кто-то спал, постанывая, вскрикивая; густо несло от параши, поставленной в углу; на грязно-розовых стенах, исцарапанных надписями и картинками, поблескивали капельки воды.

— Курево отняли, — пожаловался Толик, — ремень сняли. Вот комедия…

Бабушкин молчал.

— На работу б не опоздать, — вздохнул Толик. — Мне к полдевятому… Как бы пятнадцать суток не обломилось… А ты, Коля, наш разговор помнишь?

— Иди ты! — сказал Бабушкин. Смиряясь, присел на нары.

Как из чужой жизни, не его собственной, а чьей-то другой, будто кто рассказывал об этом, а ему запомнилось, вдруг пришло видение: маленькая девчушка загоняет хворостиной в желтый пруд белых гусей, по краям широкой дороги краснеет рябина, в низинах туман стелется, и везде идут и едут разные люди, их много-много… Кто они? Сын Петька среди них, Нина и Мира, а по обочине шоссе бежит красивый сеттер, бежит, бежит, и Петька побежал, капитан Ханов, задрав ногу в хромовом сапоге, вскочил на мотоцикл…

«Какой я виноватый, — подумал горько Бабушкин, — кругом виноватый».

Не так уж долго пробыл Бабушкин в камере, не больше получаса, пожалуй, пока не вернулся в дежурку отлучавшийся куда-то лейтенант и старшина не привел утомленного событиями, жалобами Толика, равнодушного к себе Бабушкина — к нему. Фамилия лейтенанта, оказалось, — Айдаров.

Разобравшись, лейтенант строго выговорил старшине; тот выслушал угрюмо, не оправдываясь, опустив тяжелые руки по швам, его рябое лицо выражало одно: говорите, говорите, вы молодые, а мы службу знаем, хоть университетов, конечно, не кончали, а вот что вы без нас делать будете, когда мы на пенсию уйдем, — вот о чем думать нужно вам…

— Тоже, замечу, поаккуратней следовало б, Николай Семенович, — перебирая бумаги, не встречаясь с ним глазами, сказал лейтенант. — Только русские купцы, нам известно, плохо вели себя в ресторанах…

Он предложил покрасневшему Бабушкину сыграть в шашки. Они играли и пили чай. Время шло, уходить отсюда Бабушкину не хотелось: лейтенант, отвлекаясь от шашек, отвечал на звонки, разбирался с теми, кого приводили в отделение, — Бабушкин наблюдал, сочувствуя, какая тяжелая в милиции работа.

К утру кончилась плитка зеленого чая и дежурство лейтенанта Айдарова подошло к концу. Подмигнул он Бабушкину, пообещал: