Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

Сашка неотрывно глядел на уплывающих зайчиков, — привычные руки сами находили груз, — и думал о вдовице Маше. Он давно любил эту Машу, любил ее упрямую печаль, гладкий вдовий пробор, медленную задумчивую походку и даже верность умершему Жаворонкову.

Вчера он шел домой с ночной погрузки, шел своей «грузчицкой» походкой: твердо, важно, медлительно, опустив слегка голову. Все, кто встречался, первыми снимали перед ним шляпы и фуражки. Сашка был уважаемым человеком: самый сильный, но самый спокойный грузчик в Игарке. Даже пьяные, завидев его, притихали и уступали ему дорогу.

Маша несла воду. На Портовую улицу Маша и Сашка ступили в одно время, шаг в шаг.

Было шесть часов утра, улица лежала пустая, окна задернуты занавесками, и Сашка решил не ждать другой такой удачи.

— Вот ловко сговорились, — весело сказал он.

— Я не сговаривалась, — не глядя на Сашку, сказала Маша.

— Я сговаривался, я… — Он приноровил свой шаг к Машиному. — Тоскуешь все?.. О живом-то когда подумаешь? Ах, Маша, Маша!..

Он ждал, что Маша отзовется как-нибудь на его объяснение, или хоть изменится в лице, или собьется с ноги, но Маша осталась все та же и продолжала идти как завороженная. В такт ее шагам медленно покачивались ведра, а в такт ведрам покачивались и плыли по мостовой, как по реке, два солнечных зайчика.

На спуске к причалам случилась заминка, поток телег приостановился. Сашка с Алешкой присели на пакет досок отдохнуть. Сашка посетовал, что на причалах запрещено курить, и вдруг спросил Алешку, как женился он.

— Зачем тебе моя женитьба? Шутки шутить? Язык-то у тебя шальной, он, чай, и во сне болтается, бормочет.

Сашка сказал, что думает жениться, облюбовал и невесту, а подойти к ней не знает как.

— У нас по-сиротски было, — смущаясь и глядя в сторону, начал Алешка. — Она, моя Секлетинья Павловна, спала, а я взял и лег рядом, взял и обнял ее.

— Сонную?

— Сперва сонную, потом, конечно, проснулась.

— И ничего?

— Ничего. Да я плохого и не думал, я ее от ветру заслонить прилег. Она промерзла сильно, ну и прижалась ко мне. Тоже ничего такого не думала. По-ребячьи прижалась. А заботы, страхи у нас одинаковые были. В этом, пожалуй, все дело. Как прижались мы, сразу легче стало, про страх забыли и полетели будто куда-то далеко-далеко. Летим, и, кроме нас, никого и ничего нету. Да ничего и не надо нам. Утром встали женатые.

— О чем говорили, не помнишь?

— Она ни слова не проронила. Я сперва, когда она холодная была, одно твердил, жалась бы ко мне потеснее, а потом и я замолчал. Сам видишь: сиротская, обидная наша женитьба, без сватов, без песен, без браги.

— Мне бы такое сиротство! — позавидовал Сашка. — Не сиротство, а счастье.

— Секлетинья Павловна обижается, что погулять, пошушукаться не пришлось и кос ей не расплетали.

Вечером Алешка увел Сашку к себе. Слово за слово, и Сашка рассказал о Маше, пожаловался, что ничего не понимает в девичьем сердце.

— Секлетинья Павловна, посоветуй!

— Я не учена. У мужа спрашивай, у нас он распоряжался, он — грамотей. — Секлетка с укором покивала на Алешку, потом подошла к нему, ласково погладила волосы. — Не серчай, я ведь так, в шутку.

Алешка достал самодельные шашки. Секлетка принесла ворох дырявых носков. В самый разгар игры, когда Сашка позабыл про Машу, Секлетка вдруг заговорила о ней:

— Машу я знаю, с Машей мы каждый день у воды видимся.

— Вот и поговорила бы, Секлетинья Павловна! Я ведь совсем не такой, как с виду. Язык шальной, верно, а сердце у меня серьезное.

— С Машей истово надо, она девушка истовая.

— Да я как угодно, не то что истово, на карачках ползать согласен.

— Сватью слушаться будешь?

— Заикнись только, бровью поведи… — Сашка проиграл партию и спутал шашки. — Слушаю, Секлетинья Павловна. Что я должен делать?

— Пока ничего такого, пока работать. Забудь все, и Машу свою, и работай.

— За двоих, за троих?

— Сколь сил хватит. Чтобы разговор пошел.

— Алексей Иваныч, слышишь? На пару ведь работаем. Ты согласен? — спросил Сашка.

— У меня теперь десять человек за столом молотят.

Секлетка вспыхнула, быстро обернулась к Алешке.

— А не молотили бы?

Алешка взял жену за руку и сказал, смеясь:

— За Секлетинью Павловну — и денно и нощно.

— Вон ты какой. Не знала, — тоже смеясь, сказала Секлетка.

После этого разговора Алешка с Сашкой начали раз от разу увеличивать выработку и скоро стали заменять две пары грузчиков. Через неделю на биржу пришел фотограф, снял их и сказал, что наутро портрет появится в газете. Утром, идя с работы, Алешка с Сашкой свернули к лесопильному заводу, где у ворот был щит, на котором вывешивали свежие газеты, и там перед щитом застали Секлетку с Машей.

Маша была в своем обычном вдовьем виде, одета в платье с белыми горошками, повязана кремовым платком под горлышко; Секлетка же в новом трикотажном костюме, в зеленой сеточке вместо платка, в тонких праздничных чулках, будто она, а не Маша была невестой. И держалась она, как невеста; когда подошли мужики, она залилась румянцем и потупилась.

— Что нового в газете, хорошего? — спросил Алешка.

Секлетка зарделась еще сильней, подхватила Машу под руку и потянула за собой. Отойдя, она украдкой оглянулась и улыбкой позвала Алешку.

— Пойдем проводим! — сказал он, думая, что Секлетка зовет его ради Сашки.

Догнав женщин, они разделились: Сашка с Машей пошли впереди, Алешка с Секлеткой за ними. Алешка решил, что теперь можно не играть, и заговорил о домашнем: не надо ли зайти в лавочку купить чего-нибудь? Секлетка досадливо тряхнула головой: не надо!

И дома была странная — Алешку стала называть Алексеем Ивановичем; когда он ловил глазами ее взгляд, она краснела и отводила лицо; на губах у нее иногда вспыхивала новая для Алешки улыбка, какую раньше замечал он только у сонной; что-то изменилось в лице, в движениях, будто что-то пристало от другой, чужой женщины.

И как перед чужой, которую не обнимал еще, не целовал, Алешка почувствовал перед Секлеткой робость. Он встревожился и однажды заговорил: что стало с нею?

— А ты не догадываешься? — удивилась она. — Я думала, и ты заодно со мной. У меня, знаешь, такое в сердце, что мы с тобой не здесь вот, — Секлетка погладила подушку, — а порознь. У нас ничего еще не было, мы с тобой — жених и невеста, я выхожу за тебя замуж. Мы, две подружки, я и Маша, обе выходим замуж.

— Уж больно заметно выходишь, как по-настоящему, заметней Машиного.

— И по-настоящему.

— По ошибке вместо Маши не выйди.

— А ты сильнее сватайся!

По городу о Сашке с Алешкой пошел разговор; теперь и незнакомые стали узнавать их по портрету, и раскланиваться с ними, в столовой для них отвели определенный стол у окна на речку и ко времени всегда освобождали его, чаще меняли на нем скатерть. Маша поставила букет цветов из окрашенной стружки, живые отцвели уж.