Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

Прошел вдоль всего города, потом свернул к лесу. Оттуда валил дым и доносились ребячьи крики. На поляне ребята-пионеры жгли костер, играли вокруг него в «третий лишний». Увидев Василия, они перестали играть, все повернулись к нему, заинтересованные, почему он вдруг стал военным.

Василий внимательно, строго оглядел ребят и поманил Яртагина. Тот быстро выбежал из круга, он думал, что Василий скажет: «Пойдем, посмотрим наш город!» И поведет его опять на заводы, на биржу, во все недоступные, охраняемые сторожами уголки. Опять мастера и машинисты будут показывать Яртагину свои машины, говорить с ним, как с равным.

— Играешь? — спросил Василий.

— У нас пионерский костер, — сказал Яртагин.

— Ну, играй! — Василий вернулся до лесосеки, откуда был виден город, в тот закатный час весь розовый, весь легкий, будто построенный из воздуха и света, весь будто приподнявшийся вслед за красным флагом, который висел на мачте порта.

— Эх, град-деревян! — сказал Василий и пошел дальше на покосы.

Озадаченный, встревоженный его видом, Яртагин не мог больше играть, отпросился у вожатой и побежал в город, затем проехал за реку в Старую Игарку.

И в городе и в колхозе все было спокойно.

Талдыкин с Иваном Черных сидели на мраморно-пестром галечном берегу Енисея; Иван закинул перемет и ждал, когда клюнет рыба, Талдыкин бросал в воду галечник. Сквозь прозрачную, немного зеленоватую от вечернего неба воду хорошо было видно, как падают и ложатся камни. Талдыкин старался уложить их один на один, конусом.

Иван Черных только что вернулся из города и рассказывал новости: Павел уехал к Сопочной корге встречать заграничные пароходы; для трудпереселенцев действительно строят дома; Ивану и всем прочим, кто работает на покосах, велено завтра перебираться в город и становиться на погрузку; город весь увешан флагами и кумачом; народ помылся, побрился, приоделся.

— Как к светлому Христову воскресенью. Колоколов вот не хватает. Ударить бы во-вся. Эх! — Иван блаженно зажмурился, вспоминая воскресные дни, когда он закладывал две брички, в каждой — по паре одномастных лошадей, и по ровной степной дороге катил всем семейством в село. Встречные уступали ему дорогу, попутчики оставались далеко позади. До села катили часа полтора, и это время запомнилось Ивану как самое хорошее в жизни.

В такие моменты его всегда охватывало чувство счастья и покоя, все заботы и тревоги забывались, ни о чем не думалось, ничего не хотелось, только бы все оставалось так, как было: вечно бы лежала цветущая, душистая степь, вечно бы катила, покачиваясь, бричка, вечно бы сидела рядом молодая красивая жена и вечно бы гудел протяжный, задумчивый звон.

Талдыкин слушал рассеянно. Он думал, что ему лучше, пока цел, поскорей либо вернуться в Москву в дровяной склад, либо уйти в Якутию и поселиться у какого-нибудь пустого озера, либо…

Его сильно тревожила последняя встреча с Павлом. «Эх, Енисей, Енисей… горькая моя реченька! Все ты умчал у меня. Невесту. Богатство. Почет. Не будь тебя — Маришкиного муженька не загнали бы сюда. А она — глядь-поглядь — нет другого, и потянулась бы ко мне. И большевики пехтурой через тайгу не скоро бы доползли сюда. Все ты испортил. Может, и остальное — жизнь мою отдать тебе. Мчи куда хочешь! Постыла она мне».

Талдыкин встал.

— Говоришь, через два дня? — спросил про пароходы. — Как прибудут — извести меня! Я в пещерке буду околачиваться. В городе припаси надежное местечко, на пароход-то, может, не сразу попаду, может, на берегу побыть придется. Ну, спасибо тебе за все! — пожал Ивану руку и пошел в противоположную от пещерки сторону.

Долго за полночь бродил по лесу, насвистывал, пробовал петь, но ничего не выходило (в жизни никогда не певал), ломал по пути сучья, иногда, сам не зная чему, начинал смеяться.

По пятам за ним шел Василий, шел почти неслышно. Там, где Талдыкин грузно шлепал по болоту, он перебегал, чуть касаясь земли подошвами, большими прыжками перемахивал с кочки на кочку и сам удивлялся такой легкости. Оказалось, что не позабыл, как разбрасывал листовки, скользя тенью мимо полицейских постов, как ходил на фронте в разведку, стоял неслышно в дозорах.

На рассвете Талдыкин вернулся в пещерку, Василий остановился в нескольких шагах от входа. В пещерке некоторое не долгое время скрипел щебень под сапогами Талдыкина, что-то шуршало, охало.

«Должно быть, укладывается спать, — думал Василий. Потом, когда все стихло, испугался: — А не удрал он другим, запасным ходом?» И, крепче сжав револьвер, шагнул в пещерку. Талдыкин спал вверх лицом, подложив под затылок ладони. Рядом с ним, у правого локтя, лежало ружье. Василий осторожно взял ружье, повесил на плечо и сел на камень, чтобы отдышаться: у него вдруг сильно заколотилось сердце, точно он взбежал одним духом на высокую и крутую гору. Потом он оглядел пещерку, вход в нее был один, напасть неожиданно сзади не могли, и сказал:

— Ну, Влас Потапыч, вставай!

Ландур открыл глаза, дико взглянул на Василия, сел, рука потянулась за ружьем, но не нашла его.

— Вставай! — повторил Василий.

— А ты кто такой? — Талдыкин выругался.

— Ты арестован, пойдем! — Василий направил на Талдыкина револьвер.

— Арестован?.. Это мы посмотрим еще. — Талдыкин встал и начал не торопясь одеваться, собирать свое добро в сумки.

Собрался и сказал:

— Ну, я готов.

— Иди вперед!

— Постой! Где-ка я тебя видал?

Василий не ответил.

— А-а… Приятель. Та-ак… — Влас Потапыч прислонился к стене пещерки. — Та-ак. Это, знаешь, не дело. — Он сбросил сумки на пол. — Я не иду, нет. Лежачего не бьют, сонного не ловят. Нет, ты меня открыто, честно поймай. Я тебя кормил, на своем пароходе раскатывал. Ты у меня жену украл, всю эту землю украл. Довольно, Отдай вот ружье и тогда лови.

Василий шагнул к Талдыкину.

— Иди!

Талдыкин отступил. Василий шагнул еще. Талдыкин полез из пещерки, Василий выбросил за ним сумки и корзинку:

— Забирай!

Талдыкин надел сумки и сказал:

— А корзиночку ты понесешь. Корзиночка Марине Ивановне полагается.

Василий подхватил корзинку, откинул лопух, под ним была краюшка черного хлеба, отрезанная от квадратного каравая, какие выпекали в Игарке, и записка:

«Марина Ивановна, посылаю тебе старый должок. Спасибо — выручила. Если моя краюшка немного поменьше, не сердись. Хлеб теперь достается трудно. Корзинку — дочке вместо игрушки, полагаю, что из игрушек она давно выросла. Плел сам. Думаю, теперь мы квиты. Известный вам Влас Талдыкин».

На Павловом покосе им повстречался наряд милиции, он шел брать Талдыкина. Арестованный Иван Черных показывал дорогу. Талдыкина Василий сдал милиции и пошел в город один.