Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

Город работал, шумел и хлопотал круглые сутки. На заводах допиливали недостающие стандарты, на лесной бирже пересматривали брусья и доски, и все, на чем находили сининку, плесень, лишний сучок, выбрасывали из стандартов за забор. Плотники спешно удлиняли причалы, землекопы ровняли примыкающий к причалам берег, убирали камни, корчевали пни.

Отработав положенное время плотниками, землекопами, чертежниками, люди делались артистами, певцами, музыкантами, художниками. Как перед большим — октябрьским или майским — праздником, одни репетировали пьесы, другие пели, третьи писали портреты, украшали ими фасады и ворота домов, причалы, где были поставлены для этого арки и щиты. Только что отстроенное здание школы переоборудовали на время навигации под Интернациональный клуб.

Василий почти не бывал дома. Часов по десять ежедневно проводил он в конторе: город первый раз ждал иностранцев, никто в нем не знал, как надо принимать их, и все шли к Василию. После конторы он шел на завод, на причалы, потом в клуб на репетиции и спевки, домой возвращался не раньше полуночи.

В эти хлопотливые дни Василий вдруг заговорил с Маришей о Павле:

— Где он? На покосе? Пьянствует?

— Я уж боюсь заикаться про него. Все Павел да Павел — надоело тебе, а надо поговорить о нем. Ты вовремя начал. — Мариша села на диван, приглашая улыбкой сесть и Василия, и, когда он сел, продолжала: — Павел сегодня был, недавно. Трезвый. На катеришко просится, говорит: в люди выплыву на этом катеришке. В люди подниматься решил. Теперь и я за него прошу.

— Никакой человек не стоит на месте: все не стоит, все идет то вниз, то вверх. Может и Павел подняться. А не пустим вверх — пойдет книзу, — подумал Василий вслух, потом поглядел на Маришу, на ее взволнованное, ожидающее лицо и сказал: — Ты веришь в него хоть немножко?

— Верю. Сегодня он всю душу перевернул мне. Сегодня совсем другой был, искренний. Такого Павла я за всю жизнь не видывала.

— Добрый путь ему! И мы поможем, поддержим. На катеришко просится… А что, если поставить его лоцманом?

— Куда?

Василий рассказал, что по договору с экспортерами леса их пароходы надо встретить в устье Енисея и оттуда до Игарки, а потом из Игарки до моря провожать со своими лоцманами. Но лоцманов, знающих это плесо, мало, чтобы провести навигацию без простоев и задержек.

— То на покос не хотел, то вдруг лоцманом, — удивилась Мариша. — Не круто ли, не сорвался бы. Вот этого я боюсь.

— Съезди к нему, поговори. Увидишь, что надежен, вези в город. Я тоже поговорю.

На следующий день утром Мариша уехала с Большим Сенем к Павлу на покос. Она ушла от реки на дымок костра, Сень остался у катера. Было рано, прохладно. На траве и кустах висела крупная, слегка позолоченная солнцем роса, до того похожая на белую смородину, что ее хотелось сорвать. Павел уже работал, вдоль поляны лежали четыре вала свежескошенной травы. Он хотел поскорей убраться, чтобы, как дадут ему катер, в ту же минуту кинуть ненавистное место. Секлетка хлопотала у костра.

— Бог помочь! — сказала Мариша, как было принято у Большого порога.

— Иди на помощь! — ответил Павел, останавливаясь.

— А ну, дай-ка, вспомяну старинку. — Она сбросила жакет, подоткнула подол юбки и пошла махать косой.

Павел шел следом, растрясая вилашками травяной вал. Пройдя два окосева, Мариша запыхалась.

— Как же прежде-то махали от зари до зари, изо дня в день?

— Привычка. Помахай дня два — и теперь пойдешь, как раньше. — Павел кивнул на лужок, уставленный копнами: — Глаза боятся, а руки делают. А тоже давно не кашивал. Дня через два откошусь тут. Какая дальше судьба мне будет — не знаешь?

— Затем и приехала. — Мариша рассказала, что требуются лоцманы, и Василий готов послать Павла.

— Но шутишь, сестрица? Для такого случая к утру все выкошу, и есть не буду, и ночь буду работать. Вот сохнет плохо, это задержит.

— Без тебя выкосят и высушат. Секлетинья сделает.

— Отпустят — вестимо сделаю, — отозвалась Секлетка.

— А ты, Павел, со мной поедешь. Только, знаешь, дай мне слово!.. Вот при дочери. — Мариша кликнула Секлетку. — И мне и дочери.

— Да хоть всему миру. — И Павел поклялся покойницей матерью, что спиртного всю навигацию не поднесет к губам, а на работе будет первым, готов подписать себе смерть, если не сдержит слова.

Мариша с Павлом ушли к реке, Секлетка осталась на покосе.

Большого Сеня не было у катера, нашли его выше по речке, где Павел держал свою лодку. Сень разглядывал на илистом берегу следы, оставленные Павлом и Талдыкиным, когда они чинили лодку. Одни были обыкновенные человеческие следы, другие — гораздо крупней и глубже. Они напомнили Сеню песчаный мысок и на нем вот такие же широкие и глубокие следы тяжелого на ногу человека, следы Ландура.

Сень внимательно оглядел сапоги Павла, потом, показав на следы Талдыкина, спросил:

— А это кто ходит?

— Сосед с покоса.

В первый же объезд рыбалок Большой Сень завернул на покос к Ивану Черных. Иван ходил в мягких бескаблучных броднях, а следы у речки были оставлены сапогами.

«Однако, пожаловал гость, Ландур Потапыч», — подумал Сень, спрятал моторку в соседнем заливчике, сам затаился в кустах. На другой день под вечер около Иванова покоса он выследил Талдыкина и немедля кинулся в город к Василию.

— Говорить немножко надо. — И пока Василий выпроваживал дочь, Сень курил трубку за трубкой, а потом: — Принимай, друг, гостя! Ландур Потапыч приехал.

— Опять Ландур? Какой?

— Теперь главный, сам Влас Потапыч.

— Рассказывай! Не тяни! — горячился Василий.

— Ну, возил твою женку на покос к брату… Следы видал.

— А самого-то видел?.. И самого!.. — Василий покрутил телефон, спросил рацию, где находятся пароходы? С полудня никаких сведений не было.

Открыл окно, несколько раз жадно глотнул сырого, прохладного ветра, дующего с реки, захлопнул окно.

— Ты, Сень, иди в милицию и расскажи все начальнику. Одному начальнику, и больше никому, ни женке, ни Кояру.

Сень ушел. Василий снова начал звонить на рацию. Звонил, позабыв нажать кнопку, звонок верещал на всю квартиру, но Василий не слышал его. В ушах все еще стояли слова Сеня: «Возил твою женку на покос к брату…»

Василий устало облокотился на стол. Вот почему Павел на покос просился, плакался. О пароходах пять часов ничего нет. Павел — мастер бить пароходы. Талдыкин, Павел, Иван — и тут, среди таких — она, Мариша. На покос ездила, хлопотала за Павла…

Василий встал, сдернул куртку, надел военный френч, шинель, фуражку, хранившиеся со времени фронта, достал из стола револьвер, проверил, полон ли барабан. Положил револьвер в карман шинели, в другой карман — две обоймы пуль и вышел.

Завод только что прогудел конец дня. На улицах было людно, шумно. Толпами расходились по домам рабочие, галдели водоноски, страшно громыхали на кругляках мостовой пустые телеги, на боковой немощеной улице, около воза, застрявшего в колдобине, человек пять мужиков ухали на лошадь.