Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

— Убьешь… — встревожилась за птичку Иртэн.

— Ее? — удивился Тохпан.

И действительно, каменушка удирала без всякого усилия, даже успевала оглядываться, точно подзадоривая.

Не от страха и растерянности пускаются эти пичужки вдоль дороги, перед самым носом гороподобного зверя, и не для того, чтобы позлить шофера, как думал Тохпан. Каменушки — большие любительницы рыться на дорогах — подметили, что впереди машин всегда несется тугой ветер, потом каким-то образом — либо помог случай, либо нашелся пернатый гений — открыли, что можно преспокойно лететь в этом ветре, надо только крепко держаться за него, и как бы ни старалась машина, все равно не догонит. Так у каменушек появилась новая увлекательная забава.

Не раз Тохпан вступал с ними в состязание, всегда проигрывал и решил, что каменушки ужасно храбрые и насмешливые существа.

Наперерез машине скакала какая-то всадница и подавала знаки остановиться. Это была Аннычах.

— Здравствуй, отец! — крикнула она, осаживая разгоряченного коня. — Хорошо съездил?

— Хорошо. А ты чего по степи гоняешь?

— У меня выходной день. Встречаю тебя.

— Дома все ладно?

— Ладно. — Аннычах повернулась к кабине: — Тохпан, здравствуй! А кто там рядом с тобой? Иртэн! — и занесла ногу, чтобы выскочить из седла и поболтать с подружкой.

— Потом, потом, — остановил ее Урсанах. — Стоять некогда.

Но и спешить особенно не было нужды, и Тохпан замедлил ход машины, чтобы не оставлять Аннычах одну. Она пристроилась с того боку, где сидела Иртэн; подружки переговаривались, пересмеивались. Все в кузове глядели на Аннычах и улыбались. Глядя на нее, нельзя было не улыбаться, не радоваться — так весело, счастливо говорила она, смеялась, посверкивая глазами.

Разговор в кузове перешел от курганов и табунов на семейную жизнь.

— Хорошая у тебя дочка, — сказала Урсанаху Нина Григорьевна. — И сколько же таких красавиц?

— Одна.

— А сыновей?

— За всех одна Аннычах.

— Что так?

— Схоронил. А где твои? — спросил Урсанах. — Совсем нет?

— Двое, сын и дочь. Пока остались с бабушкой, они учатся там. Еще маленькие.

— Вот и хорошо, родителям две радости. Малы — одна радость, вырастут — будет другая.

Впереди машины снова вспорхнула каменушка, и Тохпан прибавил газу.

— Аннычах отстанет, — сказала Иртэн.

— Вот беда… — Он засмеялся. — Умрем без Аннычах.

— Так сразу и поехали — нехорошо.

— Я могу крикнуть: прощай! Мне хорошо.

Все же Тохпан осадил машину. Отставшая Аннычах догнала ее и пристроилась к кузову. Все заметили, что с девушкой что-то случилось, радость сменилась у нее огорчением.

— Как зовут твоего коня? — спросила ее Нина Григорьевна.

— У меня нет коня. Мой еще в табуне, он еще дикий. Его надо ловить, учить. А отец боится, что конь убьет меня. — Аннычах повернулась к отцу, лицо у нее стало решительным, почти дерзким: — Дай только — и увидишь, как скручу его.

— Этого и боюсь, что ты из коня сделаешь мочалку, — сказал Урсанах, посмеиваясь, затем кивнул на Лутонина: — Проси у него, теперь он хозяин нашего завода.

— Какой масти твой конь? Ты каких любишь? — спросил Степан Прокофьевич.

— Игрень.

— Хорошая масть. И очень дик этот Игрень?

— Огонь. Буран. — Аннычах быстро крутнула головой, храпнула, фыркнула, как рассерженный дикий конь. — Вот какой.

— Урсанах, поручи кому-нибудь, чтобы Игреня обучили.

— Нет-нет! — встревожилась Аннычах почти до слез. — Я сама, сама!

Урсанах объяснил Лутонину ее тревогу:

— У нас в степи такой порядок: кому ездить на коне, тому и обучать его, тому и садиться на него первому.

— Понимаю. Тогда мне придется ходить пешком: ездить на неуках я не умею. — Лутонин хлопнул ладошками себя по коленкам. — Вот интересная будет картина — директор конного завода ходит пешком. Ему не дают коня, он вырубил палку и топ-топ.

Все засмеялись. А Лутонин побродил взглядом по степи, нашел курганную плиту, похожую на человека, и сказал:

— Аннычах, посмотри, кто там идет?

— Директор конного завода.

И засмеялись еще веселей.

— Хочешь — смейся, хочешь — горюй, а пешком ходить не миновать мне. — Лутонин обернулся к Урсанаху: — Так?

— Не так. Можно ездить, только говорить: «Это мой конь», — нельзя. «Мой конь» — когда ты поймал его, ты надел седло и крепко сидишь в нем. Дикий конь — совсем не конь, ветер. А кто может сказать: «Вот мой ветер?» — Урсанах поставил против ветра ладонь, затем протянул ее к Лутонину: — Тут мой ветер. Ищи. Нету. Ушел. Так и конь: если не ты поймал его, — не твой.

— Значит, ездить-то езди, но помалкивай. Запомним.

— А ты, Аннычах, обязательно хочешь говорить: «Мой конь»?

— Без этого я и не сяду на него, пусть лучше в табуне бегает. Обучит кто другой, а потом скажет: «Аннычах на моем коне ездит». — Девушка повернулась к отцу: — Ты все думаешь: «Моя Аннычах маленькая, ребенок, ой, упадет, ой, расшибется. Ой-ой!» — и, спохватившись, умолкла.

Но Урсанах потребовал:

— Начала — договаривай! Замах хуже удара. Ты не все сказала — я вижу.

И Аннычах пришлось сознаться, что уже не раз она садилась на диких коней, он, отец, много чего не знает, что делается в степи.

— Ну, что с такой? Скажи! — обратился Урсанах к Лутонину. — Обманывает — и еще просит Игреньку. Я думаю отнять и Рыжего. Пускай ездит на козле.

Но по тону, каким было сказано это, Аннычах поняла, что Игреньку все же получит.

— Аннычах, иди сюда! — позвала Иртэн.

— Я разговариваю с директором.

«…Нет, я не пойду туда. Они хотят еще посмеяться: „Ах, какие у тебя косы, Аннычах! Как хорошо ездишь ты верхом! Ах, ах!.. — а потом: — Что, поверила? Эх ты, дурочка! Отстань, надоела. Вот эта пичужка нам гораздо интересней тебя“».

Минуту назад беззаботно счастливая, девушка печально задумалась. Иртэн и Тохпан не хотят знаться с нею. «И поделом. Что им в тебе? Он — шофер, комсорг, она скоро будет агрономом. А ты? Ничего ты не знаешь, кроме седла. Все трясешь этими смешными косами. „Разговариваю с директором“… Нужна ты директору».

Девушка резко повернула Рыжего в сторону, она решила обогнать машину. Это можно, если вместо длинного объезда вокруг холмов сделать в одном месте опасный прыжок и пересечь холмы напрямик. Здесь, правда, кони и всадники нередко ломали себе ноги, ребра, но Аннычах, охваченная обидой, завистью и желанием тоже стать необыкновенной, не думала об этом. Думала только — попасть домой раньше машины и затем выйти навстречу ей.

Пустив коня во всю прыть, она мысленно рисовала эту картину. Машина подъезжает к дому. На крыльцо выходит мать и спрашивает отца: «Где же Аннычах? Ты видел ее? Она уехала встречать тебя». Отец говорит: «Она немножко отстала, на коне за машиной не угонишься ведь». И тут выходит Аннычах. Гости не верят: «Уже дома? Как? Нет, ты не Аннычах. Ты ее сестра». Потом будут смеяться: «Тохпан, никуда ты не годишься со своей Машиной». Отец, конечно, спросит: «Где ехала? Там? Эге…» — и страшно рассердится: так рисковать собой, конем! Вряд ли похвалит и директор. А Иртэн и Тохпан скажут: «Нашла чем выхваляться… Не сама ведь прыгала, конь прыгал. Так и есть — дурочка».