Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

— И устал же я сегодня… Где ноги, где руки — не чувствую, как глиняный, — сказал Орешков, грузно садясь на стул.

Урсанах отозвался:

— Иди домой, теперь без тебя доделаем.

— Подожду, как оно будет выглядеть начисто.

Стоя за спиной дочери, Урсанах любовался, как ловко, быстро орудует она карандашом. До революции хакасы не имели письменности, а когда она появилась и на конном заводе открыли школу, Урсанаху было уже под шестьдесят. Он так и умер бы неграмотным, если бы не Аннычах: она, к счастью, оказалась ретивой на ученье, особенно нравилось ей быть учительницей, и что узнавала сама, передавала отцу. Но, как ни старались они оба, старику все же легче арканить и усмирять диких степных скакунов, чем выводить буквы.

— Готово, — Аннычах встала и отстранилась.

Орешков склонился над картой, снова прошелся взглядом по линиям, затем сказал:

— Вот теперь можно спать, — и похвалил девушку: — Молодец!

— Да, спасибо моей старухе, вовремя уродила дочку, — добавил Урсанах. — Что стал бы я делать без нее?

Времена, когда он все пастбища со всеми табунами в их движении без всякой карты держал у себя в памяти, давно миновали.

Павел Мироныч ушел домой, Урсанах — в заезжую, где останавливался, бывая в Главном стане. Аннычах поехала в степь встречать табуны, которые шли для переформирования. Теперь поселок был уже темен и тих. Только в директорском доме горели огни, и по занавескам все еще двигались тени.

Сидели за чайным столом. Чаепитие подходило к концу. Отодвинув порожний стакан, Лутонин развернул брошюру с февральским решением ЦК партии о сельском хозяйстве и обратился к Застрехе:

— Так вы считаете, что это решение неприложимо к нашему заводу?

— Почти неприложимо. У нас нет данных для широкой реализации его. — Застреха попросил брошюру и, листая ее, продолжал: — К примеру, вот этот раздел: травосеяние, ирригация, лесозащитные полосы… Из всего приемлемо одно травосеяние. Но и тут имейте в виду, что бывают годы, когда выгорает даже ковыль — царь наших степей.

Лутонин внимательно слушал. Домна Борисовна нетерпеливо поглядывала на стенные часы. Она зашла только передать Лутонину списки косяков, но разговор был слишком серьезен, чтобы пропустить его мимо. Она боялась, что Застреха «накачает» нового директора своими теориями. Потом выбивай их!

«Неужели и мой силач, богатырь тоже сгорит здесь, — раздумывала Нина Григорьевна, — станет брюзгой вроде Застрехи?» — и с каждым его словом все больше мрачнела и удивлялась тому, как спокойно, даже будто с удовольствием слушал Застреху муж.

— Орошение… — Застреха зажмурился и печально помотал головой. — Орошать-то нечем — вот беда. Речонки капельные. Если поливать озерной водой — останемся без водопоев.

— Откуда вы взяли это? — прервала его Домна Борисовна. — Мы не знаем, на что годятся наши речки и озера. Мы не изучали их как следует.

— Что там изучать… — Застреха презрительно фыркнул. — Через самую большую речонку — Биже — гуси пешком ходят.

— И все равно нельзя перечеркивать огульно. Не изучали, не знаем. — Домна Борисовна снова поглядела на часы. — Время-то! Ну, хозяева, гоните нас!

— А леса… — напомнил Степан Прокофьевич.

— Неуютно здесь лесам. Ненадежны. И те, что есть, погибают. Я знаю много случаев, когда лес порастет-порастет и вдруг начнет сохнуть. Посмотрите перелески, какие уцелели еще: сколько там сушняка.

— Особенно посмотрите, сколько вокруг этих несчастных перелесков торчит пней! — нахмурясь, сказала Домна Борисовна. — Сперва вырубят лес начисто, как выкосят, потом: «Ах, ох, погибает!» От лесов остались жалкие бороденки. Их насквозь пропекает солнце, прохватывают суховеи. Как же тут не гибнуть? Кому же на таком юру будет уютно? У вас, Борис Михайлович, все наизнанку: леса сами виноваты, что вырубили их, парк съели козы… А по правде — и лесов мы не знаем.

На этом Домна Борисовна решила, что достаточно обезвредила Застреху, и ушла. Вскоре ушел и он.

Когда Лутонины остались одни, Нина Григорьевна сказала:

— Хороша картинка?

— Какая?

— Которую нарисовал златоуст Застреха?

— Да, не пожалел сажи. Но я все-таки больше предпочитаю такую, чем розовую, — я доволен.

— Даже доволен? — изумилась она.

— По крайней мере, теперь я знаю все каверзы, все подводные камешки, какие ждут меня. А это — уже половина победы.

Он развернул папку, оставленную Домной Борисовной, и углубился в чтение. Нина Григорьевна убирала со стола, прислушиваясь к шуму ветра и шороху дранковой крыши, — они удивительно напоминали милый ей с детства шум леса.

Пора бы устать… а ветер все дул и дул. Немножко стихая по ночам, когда разница между температурой гор и степной котловины уменьшалась, он задувал с новой силой, как только всходило солнце.

Степан Прокофьевич, Домна Борисовна, Иртэн, бригадир-тракторист Хрунов и полевод Окунчиков глядели, как работает трактор. Он шел, подрагивая, с натугой. Земля скипелась в одну огромную, на весь загон, плиту, плуг уже не мог резать ее на ровные пласты, а ломал кусками, глыбами. От трактора клубилась, не иссякая, темно-каштановая пыль, ветер подхватывал клубы и начинал дикую пляску, поднимая их выше и выше. По всему полю, хотя оно было только что перевернуто, струилась пыльная поземка.

— Пласт что сверху, что снизу — одинаково сух, — сказал бригадир-тракторист Хрунов, высокий, тощий, сердитого вида человек в синем комбинезоне, разбивая ногой свежевывернутый ком. — Видите, получилась мука. Сеять по таким комьям не годится. А разобьем, разделаем их — пыль. Дунул ветерок — и пошла она, как вода.

— Надо глубже пахать, — посоветовал Лутонин, — добираться до влажного.

— Нельзя. Глубже — галечник. Вывернем его наверх, тогда совсем ничего не вырастет.

Вернулись к полевому стану, где ожидал их директорский «газик»; рубчатый след его колес, отпечатанный на пыльной дороге, был в какие-нибудь полчаса уже начисто стерт ветром, а рядом начали ложиться пыльные дюны.

— Старается ветерок, — сказал Лутонин, обращаясь к рабочим, которые сошлись к «газику» послушать, потолковать с приезжими. — Во всю мочь старается. Не ждет нас.

— Шальной, будто нанялся, — сказал один из рабочих.

Другой добавил:

— И не поденно, а сдельно.

— Тоже с кем-то соревнуется, — заключил третий.

И все невесело рассмеялись.

— Вам невдомек, с кем соревнуется? — спросил Лутонин. — С нами, с нами. Мы чешемся, а разбойник вот что творит, вот! — он показал на пыльные холмики у колес машины. — За полчаса намел с ведро. А сколько снял со всего воля, со всей Хакассии! Сколько снимает за год! Сколько уже угнал! Надо полагать, не в первый раз так задувает.,

— Сподряд, сподряд, — зашумели рабочие.