Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

— Значит, можно рвать?

— Да хоть все.

Девушки набрали по большому снопу. Весь обратный путь на завод они плели из цветов венки, ожерелья, браслеты, а подъезжая к Главному стану, надели их.

— Машина остановилась у плотины. Девушек обступили строители.

— Где вы это?.. Оголили, наверно, всю степь.

— В степи — ни цветочка. Были на Опытной станции.

И пошло: станция, станция… Вода. Лес. Яблони. Цветы.

Взволновался весь поселок.

— А еще поедут? — приставали к Тохпану. — Возьми меня!

— И меня!

Сообразительный Тохпан в каждый новый рейс начал брать и новых людей.

Вернулся Степан Прокофьевич. С его приездом разговоры, вызванные станцией, еще больше оживились.

— У нас так же будет?

— Скорей бы! Истосковались все.

— Вот что надо бы давно делать… А мы — бежать, бежать отсюда.

— Обидно, не додумались раньше.

— Теперь бы наш завод гремел. Эх, сколько упустили!

— А мы вдогонку. Да поживей! И наверстаем, — подбадривал Лутонин.

Иртэн ехала вдоль магистрального канала верхом на маленьком пегом коньке. Этот Пегашка в ее представлении был вечным: она еще не ходила в школу, едва только начинала осознавать окружающее — он уже бегал под седлом; и вот окончила школу, и скоро техникум окончит, а с конем никакой перемены: та же пестрая телячья шкура, та же покойная рысь, за которую он был любимцем у стариков, по-прежнему нет устали.

Девушка никогда не видывала на Пегашке молодых наездников, его с первых же дней, как надели седло, закрепили за стариками. Это обстоятельство в глазах молодых быстро бросило на отличного верхового коня тень старческой неполноценности, и, когда, случалось, предлагали его молодым, они принимали это как оскорбление.

Сначала Иртэн дали полуобученного коня. Она доехала на нем только от конюшни до конторы. Там увидел Орешков, как отплясывает неук, вызвал дежурного конюха и зашумел:

— Подумал бы, кому даешь этого дурака? Табунщику, цирковому наезднику? Ей некогда возиться с поводьями. Седлай другого!

— Было бы кого. Всех смирных угнали на работу.

— Пегашка дома?

Иртэн поддалась установившемуся у молодых взгляду: ездить на Пегашке смешно, унизительно, и сказала:

— Не надо менять, управлюсь и с неуком.

— И профукаешь посевную. Седлайте!

В таком деле спорить с начальником конной части завода не принято.

Кое-кто позубоскалил:

— Куда путь держишь, бабушка Иртэн? Где же кони, почему заседлали тебе корову?

Но эти уколы были пустяком по сравнению с теми удобствами, какие давал Пегашка. Храбро, не ведя ухом, он подвозил свою хозяйку вплотную к работающим машинам; когда она спешивалась, следовал за ней без повода, как сосунок за маткой; оставленный у конторы, на дороге, терпеливо ожидал ее часами; в седле на нем было покойно, как на стуле: можно писать, закусывать, даже вздремнуть.

Вдоль канала сажали лес. Сажальщики работали по двое: один выкапывал ямку, другой опускал саженец корнями в ведро с земляной жижей и ставил на место, затем первый заваливал ямку, а второй обминал землю, прижимая ее к корням саженца.

Впереди всех шла такая неравная — на первый взгляд — пара, как Сурмес и Смеляков. У них оказалось самое хорошее слияние способностей, каких требует эта работа: у Сурмес — сила копать и копать без устали, у Смелякова — ребячья поворотливость подавать без задержки саженцы, что обычно тормозит дело. После каждого десятка паренек громогласно объявлял число посаженных деревьев и спрашивал:

— У кого больше — сознавайся!

— А ты, если хочешь удержать первенство, поменьше болтай! — посоветовала ему Иртэн. — На разговор тоже уходит сила.

— У меня на все хватит, — расхрабрился парнишка. — Хочешь, посадим еще тысячу.

Тут рассудительная Сурмес заметила ему:

— Сперва поглядим, как пойдешь ты домой после первой тысячи.

Лесная полоса вытянулась уже на половину километра и быстро подвигалась дальше. По примеру рабочей молодежи ученики взялись посадить несколько тысяч деревьев.

И другие работы — проба семян, планировка полей, огородов, поделка огородного инвентаря — шли хорошо.

От магистрального канала Иртэн свернула на поле. Там, помахивая треугольной саженкой, Окунчиков делал обмер огородного участка.

— Много еще осталось, Илья Петрович? — спросила она.

— Не много и не мало, середка на половинке.

— Кончайте скорей. Хорошо бы сегодня. А завтра на Опытную.

— На Опытную, зачем?

— Скоро сеять будем. В поливном хозяйстве это делается совсем по-другому. Я хочу вам, как бригадиру, устроить маленькую практику на Опытной.

— Нет уж, благодарствую. Я как-нибудь так обойдусь, без практики.

— Без практики и получится как-нибудь.

— А вы на что?

— Дела всем хватит: поливное хозяйство сложное. Вам надо обязательно посмотреть и поучиться.

— Постыдились бы толкать старого человека в грязи валандаться, чтобы потом ордена вам зарабатывал, — вдруг сказал Окунчиков с непонятным для девушки раздражением и пошел дальше обмерять землю.

Иртэн было так неприятно, так обидно, что у нее брызнули слезы.

В котловине, которую отвели под пруд, стояла группа курганов. Их решили раскопать. По этому случаю вызвали в Главный стан Конгарова.

К месту раскопок собралось много народу. Конгаров рассказывал:

— Хакассия с ее разнообразными природными богатствами — большими рыбными реками и озерами; с тайгой, населенной всяким зверьем; с просторными степными пастбищами; с горами, где есть золото, медь, железо, олово, — издавна манила человека. Пятнадцать — двадцать тысяч лет назад здесь уже были люди. Они не знали еще ни скотоводства, ни земледелия, ни обработки металлов, ни письменности; жили охотой и собиранием съедобных трав, ягод, кореньев; орудия у них были из камня и кости.

Затем, лет тысяч пять назад, они приручили лошадь, корову, овцу и стали переходить на скотоводство. В следующем тысячелетии научились обрабатывать медь; пошла быстрая замена каменных и костяных орудий медными. В то же время установился обычай насыпать над могилами курганы и снаряжать покойников всякими вещами, какими пользовались они при жизни.

Труд, общественное устройство, быт, искусство, мирные связи с другими народами и военные столкновения — все это оставило в курганах память о себе. Курганы — великая летопись хакасского народа, спутники, свидетели, очевидцы и участники его истории…

Начать раскопки Конгаров решил с кургана, огражденного большими красноватыми плитами. На одной из плит была «писаница», изображавшая древнюю охоту. Всадник с натянутым луком мчался за семьей оленей. Один из маленьких оленчиков был уже убит стрелой в шею и лежал, подвернув под себя голову. Другой искал защиты среди каких-то двух сиротливых деревьев. Взрослый олень — вероятно мать семейства — убегал с застрявшей в крупе стрелой. «Писаница», величина кургана и ограждающие его высокие плиты обещали интересные находки.