Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

Ели долго, много, от полупудовой рыбы остались только голова, хвост и позвоночник. После строганины было горячее — щи и мясо, и потом чай.

Поужинав, начали разговор. Вакуйта рассказал охотникам, как живут без них дома, охотники — о промысле, Василий — о новостях в городе Игарке, в Москве, в стране. Потом учились играть в шашки.

Через два дня Василий с Вакуйтой погрузили добытую пушнину и уехали обратно. Мариша на всю «ходьбу» осталась работать в красном чуме.

Вернулась она в конце марта бодрая, веселая, ярко нарумяненная морозом, с пополневшими горячими губами, вся сияющая искорками снега, запорошившего голубую беличью шубку, ресницы, брови.

— Все сидишь, — сказала она, обнимая Василия. — А там… Ух, как хорошо! Идти, ехать, дышать, падать — одно сплошное наслаждение. Я, знаешь, так окрепла, такая, знаешь, тугая стала. — Она согнула руку. — Потрогай-ка мускулы. Кажется, в любой мороз могу без шапки, простоволосая.

Она не могла успокоиться, все ходила и все вспоминала: ух, как хорошо.

— Ты хоть расскажи, что такое, — сказал Василий. — Ух да ух. Понимай как хочешь.

— Ну, снег, ну, ветер, ну, звезды, северное сиянье. Больше ничего не скажешь. А хорошо, будто меня в живую воду окунули. — Она огляделась, квартира из двух комнат, которая считалась по Игарке богатой, теперь, после тундры, показалась Марише тесной, сумрачной.

— Ну, что делать будем? — спросил Василий, чувствуя, что и ему в доме стало тесно.

— Не знаю. Разгром ваш, мусор подбирать — неохота. Отдыхать, спать… — Она пожала плечами. — Не знаю. Выдумывай ты.

— Тогда одевайся.

Оделись, вышли. Почуяв Василия, из-под крыльца выскочили четыре взрослых ездовых пса и щенок месяцев трех.

— Чьи? — спросила Мариша. — Завел?

— Завел. Твои. А щенок Наташкин. — Василий накинул на собак упряжь, впряг их в парту, щенка прогнал назад под крыльцо, кивнул Марише: — Садись!

Собаки были одна к одной, остромордые, с чуткими подвижными ушами, все чисто белые, такие белые, что издали невозможно было заметить их на снежном поле: казалось, что санки бегут сами собой.

— Хэсь! — крикнул Василий и щелкнул пальцами, получилось, будто щелкнул кнут.

Собаки мгновенно проскочили улицу, свернули на Енисей.

— Куда? — спросил Василий.

— Вдоль. — Мариша откинулась на спинку нарты, как бы устраиваясь в далекую дорогу. — Разве плохо? Теперь ты чувствуешь?

Он кивнул, — хорошо, — снял варежки и засунул руки в рукава к Марише.

Короткий мартовский день подходил к концу, предзакатное солнце плыло большим клюквенного цвета пятном и почему-то не круглым, а вроде копны сена. Снег на реке лежал ровно, без лывин и заструг, был давний и плотный. Нарта шла легко, с протяжным пеньем, от нее на всю ширь реки и дальше на тундру, на леса, куда глаз хватало, падала голубоватая тень.

— Нарта поет, пургу чует, — сказала Мариша. — Сень говорит, что это — самая верная примета. Перед пургой всегда теплеет, снег отмякает немножко и не так верещит, как в мороз.

Потом спросила, как зовут собак. Звали их трудными остяцкими и эвенкийскими именами. Мариша решила назвать по-своему. Начали обдумывать имена и, поскольку собаки были белые, дали и клички им — Зима, Снежок, Пурга, Тундра.

Потом замолкли.

Говорить почему-то не хотелось, молчать было лучше; казалось, что и слов таких, которые бы не спугнули радостного чувства близости, нет.

Километров через двадцать дали собакам передохнуть и повернули обратно. Когда ехали по городу, уже посвистывал ветер, с деревьев, с проводов, с крыш и стен летел колючий стрельчатый иней.

Бушевала пурга. Лесопильный завод, контора, мастерская, школа, лавки закрылись. Весь люд отсиживался по домам. Медицинский персонал, застигнутый пургой на дежурстве, спал и отдыхал в больнице. Один Миша Конев жил, как всегда: по три раза в день с фонарем «летучая мышь» выходил на метеоплощадку записывать показания приборов, в свободное время пробирался к Вакурову, а иногда и за протоку в город. Но Миша Конев не в счет. Во-первых, он — отчаянный парень, а потом: знать пурги, ветры, ливни, громы — его профессия и первейшая обязанность.

Василий либо читал газеты, — они приходили раз в месяц, грудами, и читал он их обратным ходом: третье, второе, первое, — либо открывал синодик и дополнял наказ Борденкову, который уезжал на «Магистраль». Все, что было северней Туруханска, в Игарке называли Заполярьем, а все, что южней, — Магистралью. Василий посылал Борденкова утверждать планы и сметы на новый строительный год, принимать рабочих и грузы. Борденкову полагалось быть уже в дороге, но задерживала пурга, и, пользуясь этим, Василий передумывал некоторые свои решения, припоминал нужных людей. Он решил пригласить еще одного агронома и поставить на опытную работу. И после первого лета было ясно, что вести сельское хозяйство в Игарке по образцу южного, даже туруханского, никак нельзя. Надо выращивать новые сорта овощей и злаков, вводить применительно к вечной мерзлоте какую-то иную агротехнику.

Он предполагал, что вечная мерзлота скажется и на строительстве, сомневался, что она такая уж «неизменная и мертвая» как думал Тиховоинов. И сам он, еще со времен ссылки, внимательно присматривался к ней; много интересного подметили Вакуров, Конев и Борденков. Когда на острове вырубили и вспахали участок, мерзлота на нем пошла вниз; Конев и Борденков покопали на открытых местах, под моховиками, около ручьев и озер, вдали от них, — и оказалось, что мерзлота всюду залегает по-разному. Значит, и воды, и почвы, и наземный покров как-то влияют на мерзлоту. Василий с тревогой думал: «А что же будет, когда лес повалим, мох сорвем, болота осушим, построим дома, заводы, замостим улицы?.. Мерзлота пойдет „гулять“, а с нею вместе и наш город…»

Василий вспомнил один случай из времен гражданской войны. Зимой в трескучий мороз подошел он с тремя воинскими поездами к маленькой станции на Забайкальской железной дороге. Надо было спешно поить паровозы и двигаться дальше: сзади напирали десятки эшелонов. Но станция была разрушена отступающими белыми, водокачка не работала, речки и ручьи около станции были все маленькие и промерзли до дна, — в Сибири это обычное дело, — жители набивали свои чугуны и самовары льдом.

Василий опросил всех, кто знал округу, — охотников, стариков, — все твердили в один голос, что ближе десяти верст не достанешь ни капли, — тогда он нарядил красноармейцев колоть лед. Но тут явился к нему еще один человек, назвался инженером Коровиным и сказал, что в двух километрах от станции есть вода, источник рядом с линией, паровозы можно придвинуть вплотную и напоить, как из водокачки.

— Что там: ручей, река? Когда видел? Не то сунемся, а там лед.