Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

Василий рассказал, как добывал он с Коровиным воду из мерзлотных бугров. Рассказывал он в конторе, при людях, и по Игарке пошло: «Едет Коровин. Скоро заживем». Из Коровина сделали профессора и чародея. Ждали его и радовались: «Приедет, избавит», у каждого было какое-нибудь свое неудобство. Землекопам было ненавистно долбить зимой и летом, особенно летом, мерзлую землю. Хозяйки мучились с водой: оказалось, что колодцы в Игарке невозможны, каждую каплю воды приходилось поднимать в гору с Енисея, и у водоносок ломило плечи от коромысел.

Вслед за печками начали шалить дома и бараки; строили их по всем правилам, стоять бы им лет пятнадцать — двадцать без ремонта, а они выстояли год и пошли гулять: один угол тонет в землю, другой лезет вверх, двери и окна перекосились, не откроешь.

Первым загулял барак, в котором жила Авдонина артель. Сначала, недели две, все шуршала на потолке земля и осыпались за обшивкой опилки.

«Мыши завелись, — думал Авдоня. — Эка тварь… Мы в шубах, в валенках и то иной раз замерзаем, а они в чем мать родила живут, и хоть бы что».

Шуршание день ото дня усиливалось, и Авдоня размышлял про мышей: «Плодушшие, знать, за один год развелось сколько, день и ночь ворохобятся». Потом к шороху прибавился скрип, а еще погодя немного — плач. Авдоня осматривал и подправлял пилы, все прочие спали. И долго были привычные звуки: шорох и скрип на потолке, звон пил под напильником да храп спящих, — как вдруг кто-то заплакал.

— Ге-ге… — сказал Авдоня, отложил пилу и разобрал над ушами волосы. Плакали где-то близко. Авдоня постоял над парнями. Они только храпели да сипели. Обошел вокруг барака, и там никого не было поблизости. Слазил на потолок, пусто и там; заглянул под нары, в печку, приложился ухом к полу, — плач и всхлип были в подполье.

— Дела… Как же втиснулся он туда, когда под пол и лазу нету. — Авдоня разбудил парней. — Послушайте, дурманы, что в бараке-то деется!

Называл Авдоня своих парней иногда лебедями, иногда дурманами — оба имени у Авдони звучали ласково.

Вся Авдонина артель была холостая, безбородая и безусая. Набирал ее Авдоня с умыслом: «Как-никак, а два года — большой срок. Женатый по жене затоскует, усатого на призыв позовут, пожилой, глядишь, свару со мной затеет». И не допустил в артель никого старше девятнадцати лет. Авдоня был в артели бригадиром. И по возрасту, и по своему положению, — к кόзлам с пилой он уже не становился, — его делом было наблюдать за работой, учить, подсчитывать выработку, получать деньги, а главное — держать острыми пилы. Сам Авдоня понимал свои права и обязанности гораздо шире: «Что отец в семье — то бригадир в артели». Он требовал от парней беспрекословного подчинения, учитывал расходы, не выпускал из барака без спроса, разрешал и запрещал знакомства, — сам отвечал на это постоянной заботой: чинил парням обутки, одежду, помогал покупать новое.

— Слышали? — спросил Авдоня.

— Слышали, вода хлюпает.

— А может, мертвяк. Поставили барак на могиле, легко ли держать на себе такую махину: сколько бревен, досок, печка, артель народу… Вот и плачет.

— Сказки, Авдоня, сказки! Весна, солнце, вода пробралась и хлюпает.

— А шуршит, скрипит кто?..

— Барак осадку дает. Не руками строен, вот и чудесит. Построить новый, на совесть, — все примолкнет.

К плачу в подполье привыкли так же, как и к шороху на потолке, и перестали его замечать. Но барак скоро напомнил о себе.

Однажды в самый разгар обеда треснуло и вылетело стекло в окошке, барак дрогнул, с потолка хлынула ручьями земля. Вся артель выбежала на волю: не прихлопнул бы, окаянный, живьем!

— Ну, что, барак чудесит, осадка? — Авдоня подморгнул на покосившийся барак.

— Самая явная осадка.

— Осадка-то явная, и крыша набок съехала. Только вот от чего такая осадка… Уходить надо поскорее.

— Уйти, знамо, лучше, — согласились парни. — Мало радости жить в такой кособене.

Авдоня обулся в новые лапти и пошел к дяде Васе.

— Мое почтение! Старшой буду над пильщиками.

Дядя Вася встал и поглядел через стол, как Авдоня обут.

— Почему в лаптях? Где сапоги, износил?

— Сапожки-то? На гвоздике висят.

— Сними с гвоздика и надень на ноги!

— Неужто в будние дни в сапогах разгуливать? Во всю жизнь по будним не надевывал.

— Привыкай. Здесь без сапог живо скрючишься.

— Жизнь-то моя грошовая, не стоит сапожков.

— А ты знаешь, сколько она стоит?

— Да как тебе сказать… дело темное. Скажи, как ты ценишь, — Авдоня навострил ухо.

— Ты что получил?.. Сапоги, ватную куртку, брюки, полушубок, шапку. Скоро квартира теплая будет и кровать в ней настоящая. И все это против жизни ничего не стоит. Неудобно даже ставить рядом с жизнью.

— Вон ты как… Ну, спасибо! Сапожки, выходит, отвисели. — Авдоня вздохнул. — Истрепляются скоро, жалко.

— Новые шьются, не жалей.

Авдоня рассказал, какие чудеса творятся в бараке, упомянул про темную силу.

— Без молебна барак-то строен. Темной силе вольготно кудесить.

— Какая там темная сила! Мерзлота гуляет. Темную силу забыть время, — упрекнул Авдоню Василий. — Скоро пятнадцать лот, как в революции живем, а у тебя все темная сила.

— Пускай мерзлота. Не хочу я и с мерзлотой знаться! Разреши, мы сами для себя сгрохаем домишко, по своему уставу.

— Инженеры, техники обидятся, у них — планы, проекты.

— Мы где-нибудь в сторонке, подальше от инженеров, от планов, от мерзлоты.

— Особенно от мерзлоты, — дядя Вася наклонился и скрыл усмешку, — она самая ядовитая.

— Во-от, место уж больно плохое, не из чего выбрать. Плоше этого места я не видывал.

— Значит, глядел плохо. Хорошее место. Леса-то по Енисею видал?

— Леса, верно… аж свечи. У нас в Вятке таких лесов нету, а сторона считается самая лесная.

— И зря стоят эти свечи, ни тепло от них, ни ясно. Где стоят, там и гниют. А за морем, в чужих странах, лесов — шиш один. Дом построить, пароход, вагон, шпалу положить — за лесом к нам тянутся. Вот, вместо того чтобы гнили наши свечи, мы их туда сплавлять будем. За денежку.

Авдоня одобрил:

— Праведно. Нет дураков даром отдавать.

Василий открыл окно, показал на реку.

— Здесь — линия. До нее любой пароход из любого моря веди, Енисей поднимет. А выше поведешь — оглядывайся. Вот мы и ставим Игарку.

— Праведно! — Авдоня подбежал к окну, глянул в оба конца реки. — Праведно! Лес до Игарки сам собой доплывет, а мы тут разделаем его и кликнем: «Гоните пароходы и денежки!» Я думал, сказки про пароходы сказывают, думал, зачем они в такую даль поедут. Думал, для всяких раскулаченных Игарку строим, вроде тюрьмы.

— Напрасно. В придачу к лесу есть рыба, пушнина, каменный уголь. А ты: место, место… Ходи в сапогах, ноги будут в тепле, сухие, и место другим покажется.