Алексей Кожевников - Том 2. Брат океана. Живая вода

— Вот оно, пошто сапоги нам дают. — Авдоня погладил бороду. — Домишко-то разреши поставить. Сапоги носить буду и землю хаять перестану.

Чтобы не нарушать проектов и планов, Василий велел ставить домишко за городской чертой.

Авдоня строился. Под все четыре закладных бревна он положил по медному пятаку для богатства, для ограждения от нечистой силы трижды прочитал при закладке молитву «Да воскреснет бог и расточатся врази его», заговорил дом от ветров и бурь, от пожаров и молний… Печь складывал сам Кулагин.

Между тем старый барак покосился еще больше, дверь уже не притворялась, пол стал покатым. И, словно подражая ему, начали кособочиться и все другие дома и бараки, построенные в первое лето. Для выяснения, отчего происходит это, Василий назначил комиссию под председательством инженера Тиховоинова.

Комиссия обвинила во всем Борденкова: не учел особенностей грунта, нарушил проекты и расчеты, вообще строил небрежно, халтурно, лишь бы с рук сбыть. Василий до приезда Коровина и самого Борденкова решил оставить акт комиссии без движения.

Как и прежде, до революции, вслед за ледоходом из Красноярска, Енисейска и других побережных городов и сел потянулись в низовья реки, к Бреховским островам, рыбацкие караваны. По разным надобностям они приостанавливались в Игарке на часок-два, и весь свободный игарский люд сбегался тогда к пристани, кто поглядеть, не едут ли знакомые, кто узнать новости, кто раздобыть выпивки.

Первым эти караваны обычно встречал Большой Сень, ведавший рыбными промыслами нового города и постоянно живший на плаву, в моторном катере. К нему в первую очередь попадали и все новости, приходившие по реке.

На одном из таких караванов ему рассказали, что появился Ландур, отбирает у остяков ружья, одежду, пушнину, угоняет лодки. Сначала он бесчинствовал около Подкаменной Тунгуски, потом откочевал к Туруханску, скоро, пожалуй, нагрянет в Игарку.

— Кто видел его? — спросил Сень.

Оказалось, что из плывущих никто не видел, а слышали о нем многие. Слышали разное: Ландур — русский купец, который при царе владел всем Енисейским севером, а теперь прикидывается остяком; Ландур — остяк, но прикидывается русским купцом — носит суконную шубу на лисьем меху и бобровую шапку; Ландур — великан, громада, поддевкой можно закрыть целый семейный шалаш, а в шапку упрятать артельный котел; сам Ландур — обыкновенный человек, но одежда у него — верно — громада, должно быть, с чужого плеча, награбленная. И, наконец, что этот Ландур убил прежнего, теперь разгуливает в его наряде и под его именем.

— Спасибо! — одинаково всех рассказчиков поблагодарил Большой Сень, повернул катер к городу и вскоре пересказывал молву о Ландуре Василию Александровичу. Сам он был твердо убежден, что заявился Влас Потапыч Талдыкин, а остяка припутали к нему по ошибке, скорей всего из-за одежды. Ни один остяк и никто другой не согласится разгуливать под именем Ландура.

— Что ж, постараемся встретить по заслугам, — проворчал Василий с угрозой, спросил, есть ли в Игарке или поблизости у Ландура родственники, дружки, приятели, у кого он может обосноваться.

— Жена есть. Живет совсем близко от Игарки, всего сто верст. Правда, она теперь с другим живет.

— Это ничего не значит, — оборвал Сеня Василий Александрович. — Была женой — может стать снова. Сегодня, сейчас же поезжай туда на разведку. Потолкайся среди народа, будто бы ищешь место для рыбалки. Зайди к Ландурихе. Кого надо будет — угости!..

И вместе вышли из конторы на улицу. Сень направился к реке, Василий — к начальнику милиции. Под ногами то зыбилась и чавкала трясина незамощенных улиц, то вертелись брошенные кое-как, не прибитые кругляки, которыми настилали первые тротуары. На глаза будто живые, будто нарочно лезли покосившиеся строения.

«Гуляют… Мерзлота, дома, бараки, заборы, столбы, печи… все гуляет, — зло и горько раздумывал Василий. — И где-то рядом гуляет озверелый враг, Ландур».

Большой Сень вернулся через три дня и прямо с катера прошел к Василию в контору. Ему удалось кое-что разведать. Последний раз Талдыкин был у жены много лет назад, в ту самую весну, когда явился к Сеню под видом остяка. Он приехал один в лодке, в том же остяцком наряде, исхудалый, голодный, злой. И так торопился куда-то, что не присел отдохнуть, отказался даже от бани, а сразу, с порога приказал Лизавете и работникам собирать оленей и погрузить все движимое добро в нарты.

На другой день обоз из восьми нарт, сорока оленей и четверых людей — Ландур, Лизавета и два работника — откочевал в тундру. В доме оставили только мусор да лохань, полную помоев.

Шли все время на восход солнца. Верст через двести решили передохнуть с недельку, подкормить отощавших оленей. Но в первую же ночь один из работников сбежал, угнал десяток оленей и две груженые нарты.

Влас Потапыч испугался, что работник донесет на него большевикам, и отменил отдых. Дальше верст тысячу, до самой Хатанги, шли без дневок, как оглашенные. Неценный груз помаленьку сбрасывали, особо притомившихся оленей забивали на еду: ловить рыбу, стрелять зверя и птицу было некогда. К реке Хатанге привели только двадцать оленей и три нарты.

Начиналась зима, тундра подмерзла, выпал снег. Но река еще не закрылась льдом, и поневоле вышла долгая остановка. Огородили чум. Оленей решили больше не убивать. Работник промышлял на еду жирных осенних куропаток. Лизавета чинила истрепанную одежду и обувь. Влас Потапыч украдкой от работника сшил необыкновенную сумку и пояс из двухслойной кожи, а между слоев спрятал золото.

Замерзла река. Талдыкин решил опробовать, надежно ли утвердился лед, взял одну нарту, две тройки оленей на трудный случай и поехал на другой берег. Работник с Лизаветой видели, что перебрался он благополучно, потом заехал почему-то в кусты и навсегда скрылся там.

Сперва они подумали, что заблудился, а когда, не дождавшись, поехали разыскивать его, поняли, что скрылся обдуманно. За кустами была чистая тундра, где нельзя заплутаться, и след нарты уходил прямехонько на восход, именно в ту, в Якутскую сторону, куда и стремился Влас Потапыч.

Догонять было поздно: отъехал уже много, да и Лизавета не захотела: «Влас Потапыч не любит меня, не пойму, зачем и женился. Куда ездил, куда ходил — мне никогда не сказывал. Всю жизнь не по пути была ему. Вижу, надо расходиться».

И повернула свою упряжку к дому.

Обратно на Енисей пробирались год и приехали втроем. Бесплодная при Талдыкине, Лизавета родила хорошего сынка от работника. Он записал ее в жены, она стала считаться беднячкой и получила обратно конфискованный дом.

— Вот и все, друг, — уныло закончил рассказ Большой Сень.

— А мне пока довольно. Смог Ландур убежать — сможет и вернуться. Надо быть настороже, — отозвался Василий.