Анатолий Знаменский - Иван-чай. Год первого спутника

Он твердо ступает по знакомой дороге, накапливая в теле теплую бодрость, готовность к трудовому дню. Готовность действовать, вложить умение и силу в послушный материал, заставить его ожить, вылиться в сверкающую, нужную деталь. Давать пользу.

Слесари по моторам Эрзя Ворожейкин и недавний его ученик Мишка Бесфамильный не один пот прольют на укладке коленчатого вала. Они десять раз подымут восьми-пудовый вал и столько же раз опустят его на подшабренные полукольца залитых баббитом подшипников. Но когда вал провернется наконец с той, понятной лишь опытному мастеру точностью, словно в масле, не оставляя темных отметин на баббитовом ложе, они вздохнут с облегчением и радостью: дело сделано. И сядут в уголке, у песочного ящика, покурить, издали поглядывая на дело рук своих. Хорошее это чувство — радость сработанного своими руками!

А к песочному ящику двинутся на перекур Мурашко с Муравейко, бросив свою работу на половине. Над ними не каплет… И две девчонки из механического, пробегая в инструменталку, обязательно улыбнутся чумазым мотористам, а горластая Лена обязательно крикнет Мишке Бесфамильному:

— А ну, скажи, что такое коленчатый вал?!

Анекдот старый, с бородой, но Мишка все же оскалится, ко всеобщему удовольствию:

— Це железяка, зогнутая в три погибели, шо крутится до потери сознательности!

Девчата весело хохочут в спину проходящему нормировщику Терновому, который на новой должности стал что-то уж слишком серьезным, малоразговорчивым. Задается, что ли?

Павел и в самом деле прошел мимо, словно чужой, не заметив даже, что Эльвира состроила вслед ему рожки, а Лена глянула слишком внимательно, даже просяще.

Он не чувствовал утренней радости, потому что вспомнил о субботнем предупреждении начальника.

Стокопытов уже ждал его, хмурый и озабоченный, — начальника, судя по этой озабоченности, тоже не радовало утро.

— Давай сюда новые таблицы, сличительную ведомость, все, что старик там заготовил, — сказал Стокопытов. — Думать будем.

Попробовал стронуть свое железное кресло, чтобы удобнее устроиться у стола, но только понатужился и, махнув рукой, потянул на себя стол.

Павел сгрузил к письменному прибору кипу переплетенных тетрадей, разные бумаги и сказал равнодушно:

— Я бы их вовсе не пересматривал. Только людей будоражим.

Начальник взглянул на него как-то оторопело.

— Как то есть «не пересматривал»? А мероприятие? А план повышения производительности? Не путай, Терновой! Напутаешь на свою голову!

— Так ведь… приписки за все ответят, Максим Александрович, — вяло пояснил Терновой.

— С приписками надо бороться, а не разводить демагогию, понял? Академик!

Павел засмеялся.

— Бороться? Это как порошок от клопов. Поймать клопа, насыпать ему в рот порошка, и тогда он уже наверняка подохнет!

— Все ясно, — хмуро прервал Стокопытов. — Пока я буду здесь толковать с мастерами и бригадирами, ты бы лучше подготовил кое-кого из работяг, чтобы выступили на собрании. За пересмотр устаревших норм. Так и так, мол… С Тараником потолкуй, с Прокофьевым. С передовиками, одним словом.

— Тараник — первый рвач, и с ним говорить я не буду, — сказал Павел. — А с Прокофьевым обязательно.

Но с Прокофьевым, оказалось, говорить было трудно. Сашка не пожелал выключить станок, только глянул на Павла сердито, пронизывающе. Начал вертеть рукоятки суппорта, схватил кронциркуль, выругался шепотом.

Тут подошла зачем-то Лена, Сашка вовсе расстроился.

— Где Кузьмич? — невпопад спросил он. — Опять подсобника сократил, старый! Все экономит, а оси из сварки носить кто будет?! — И бросился искать мастера.

Лена стояла рядом, опустив руки, выпятив грудь, — в глазах вызов и усмешка.

— Задачи… по геометрии решил, Павлик? На треугольники? — поинтересовалась она.

— Нет, не смотрел еще. Да тут не до этого. А чего это Сашка какой-то чумовой?

— Не знаю, — сказала Лена загадочно и чуть с вызовом.

— Мне с ним по делу надо, а он удрал.

— Придет. Куда он денется!

Сашка и верно пришел. Только разговаривать не пожелал, уткнулся в суппорт. Павел озадаченно посмотрел в его кудрявый затылок и двинулся в дальний угол.

Федор Матвеевич Полозков точил сложную фасонную деталь, и Павел долго простоял у него за плечом, завистливо наблюдая за отменной работой старика. Не решался отвлекать.

У Федора Матвеевича были хотя и небольшие, но какие-то удивительно умелые, хваткие руки — такими руками все можно сделать. Из-за них со стариком стоило постоять, поговорить в ожидании небольшого, может быть, но интересного открытия. И даже если бы он промолчал, так и то был бы ты не в убытке, потому что видел, как надо р а б о т а т ь.

Рабочие руки… Когда-то давным-давно, в пору переезда семьи на Север, маленький Пашка впервые увидел железную дорогу. Не вокзал, не вагоны и шлагбаумы, а именно дорогу, самые рельсы. Увидел и ахнул. Его поразили два бесконечных тяжелых рельса, вдавивших шпалы в каменистую насыпь. Он не знал, что у рельсов есть стыки — железные полосы приходили из дальней дали, блестели вблизи, под фонарем, и вновь устремлялись в бесконечность. Они не имели ни конца, ни начала, у них был, наверное, невообразимый вес.

— Кто это сделал? — спросил он отца.

— Что сделал? — не понял взрослый человек.

— Ну, рельсы, паровоз — все большое?

Отец засмеялся, потрепал вихор на сыновней голове.

— Рабочие руки, — сказал он и, как показалось мальчишке, вздохнул. — Рабочие руки, сынок. Подрастешь, тогда поймешь все.

А Павел увидел вдруг: две огромные, как дом, жилистые руки легко вытягивают по шпалам бесконечные нитки рельсов, потом берут за трубу паровоз, словно кипящий чайник, и медленно ставят на путь. Это были руки-гиганты, им следовало поклоняться, как единственному в мире могуществу.

Старик выключил наконец станок.

— Покурим, Павел Петрович? У меня деталь на шлифовку идет, можно поговорить.

Шлифовщик взял деталь, они ушли в курилку, откуда только что вынырнули Мурашко с Муравейко.

Павел знал, что разговор будет фальшивым и неприятным. Но Федор Матвеевич невозмутимо выкурил папироску, вздохнул и сказал:

— Баловство… Выступить, конечно, придется, но разговор — он так разговором и останется. Надоело уже порядком все это, Павел.

Что он мог ответить Полозкову?

Павел не знал, что ответить старому токарю, и пошел в отдел труда — там наверняка знали истину, которая пока еще не давалась новичку.

Графин с чистой водой стоял на прежнем месте, косо отражая окно и весь блеклый осенний мир за слезящимся стеклом. В распахнутом шкафу деловито пестрели корешки справочников на все случаи жизни. Сам Пыжов на этот раз был не столько любезен, сколько озабочен и деловит.