Павел Халов - Иду над океаном

Людка, в общем-то мужественная и на самом деле похожая на мужчину Людка плакала, уткнувшись лицом в ладони и раскачиваясь из стороны в сторону.

И Ольга обалдело уставилась на нее, не зная, что сказать.

— Ну что ты, что ты? — только и проговорила она.

Не отвечая, Людка отняла одну руку от мокрого яйца, взяла с краешка стола серо-синенькую книжицу и протянула Ольге.

Это был диплом. А к верхней корочке его был прикреплен значок — красненький ромбик с белой полосочкой по краю.

До рассвета почти они обе просидели обнявшись. И их слова были легкими и светлыми.

Наконец можно было оглядеться. И Ольга увидела, что вокруг лето в полном разгаре. Да и не только она — и Людмила, и Иринка. Они устроили себе праздник: набрали еды, взяли у соседа надувной матрац и палатку и уехали на целые сутки на левый берег. Они долго шли по этому берегу от пристани, на которой их высадил катер, сдерживаясь, чтобы не растратить того, что бережно несли в себе. Это была какая-то вспышка радости и праздник жизни. Вода в огромной реке была синяя-синяя, солнце рушилось на них, на воду, на тончайший прибрежный песок, а от горного хребта через излучину реки тянул бархатный ветер.

К ночи развели костер. Он потрескивал, озаряя их лица, и были слышны плеск реки и отдаленный гул большого города. Потом гул затих. Лишь изредка было видно, как среди строгих дежурных огней на том берегу проплывали яркие глаза автомобилей да проползал время от времени со светящимся, как у светлячка, телом автобус. Потом и это прекратилось, и остались одни огни пристаней — большого речного порта. Отражения этих огней горячо плавились на черной уже и таинственной в своей черноте воде, и даже самого слабого огня на том берегу хватало, чтобы лечь каплями бликов через всю ширину реки.

Собственно, это было их прощанием, потому что через два дня Людка уезжала с Ирочкой в другой город, в другую клинику ординатором. И комнату ей там давали, и через студентов-практикантов из этого города она уже договорилась и о няньке для Ирочки, потому что детских садов там было мало и очередь на место длилась долгое время.

Это последнее Ольга узнала уже здесь, на берегу. Сначала она испытала горечь оттого, что Люда заранее и без нее все обдумала. Но потом поняла, заставила себя небольшим усилием воли понять: жизнь идет. Ничего тут менять нельзя и не надо. Людка едет искать свое бородатое счастье. Хотя лично она, Ольга, этого бы не делала, а если бы и делала, то совсем иначе.

Расставаться им было тяжело. Тяжело было говорить что-либо на эту тему. И они молчали, обе ощущая, что сделали какое-то огромное доброе дело — точно прошли половину трудной дороги. А под утро, когда рассвет уже разредил тьму над хребтом и сам хребет обозначился в сером небе, а костер погас и только еще угли тлели в нем, источая тепло и запах чего-то давнего-давнего, дорогого до слез, она догадалась, что Люда неспроста втайне от нее договаривалась о квартире на новом месте. Ольга не позволила бы ей оставлять эту квартиру: легко было бы поменяться или сдать ее в исполком, чтобы получить равноценную там. Но спорить не хотелось, да и бесполезно спорить.

…Проводить Люду Ольга не могла, дежурила в клинике. Они не договаривались об этом. Но Ольга знала — вагон № 6 единственного поезда в том направлении, в 20.15 местного. Она была как на иголках. И несколько раз бегала вниз, во двор, поджидая санитарную машину. Узнала, что сегодня дежурит Петька Гостевский, тот самый, что возил ее за кровью для Кулика (2-я группа резус минус). Он должен был приехать с минуты на минуту с аэродрома санавиации. Он приехал. Ей сказали об этом. Она спустилась еще раз вниз. «Петенька, ну всего двенадцать минут. Пять туда, две там, только скажу «до свидания» — и пять минут обратно. Мне и самой долго нельзя».

— Людка — это человек, — сказал Гостевский. И он в преддверии поездки поднял капот и полез туда, блестя вытертыми о сиденье штанами, чтобы не послали никуда в это время.

Когда Ольга проходила по длинному коридору клиники в свою перевязочную, ее окликнули. Звала маленькая санитарочка.

— Волкова, в операционную!..

Недоумевая, Ольга вернулась. Надела бахилы, у торжественно строгих дверей операционной натянула маску, болтавшуюся у подбородка, поправила колпачок на голове и вошла.

На операционном столе лежал больной, хотя время было позднее для плановой операции. Больного уже интубировали, Минин, анестезиолог и студент-практикант Володя — огромный парень с умным женским лицом — устанавливали экран. И система для переливания крови была налажена, только пережата зажимом. Минин, не снимавший очков, надевал маску по-своему — нос у него был завернут отдельно, этаким колпачком, чтобы очки не запотевали.

Не поворачиваясь к Ольге, он буднично сказал:

— Идите мыться, Волкова, будем работать…

Сердце у Ольги охнуло.

— Проникающее ранение грудной клетки. Наша операционная сестра наверху, там тоже операция. Экстренная.

Только на мгновение возникла мысль: «А Люда, Ирочка? Ведь они же уедут. И Гостевский ждет». Но тревожная радость захватила ее. Никогда бы ее не поставили к операционному столу на плановой операции — никто бы ей этого не доверил. Но она понимала — все шло к этому. Все чаще и чаще ее звали на операции. Она стерилизовала все эти кохеры и тупферы, иголки и кетгут, УКЛы, шланги, зонды, катетеры. Она знала названия инструментов и их назначение. Ставила системы с физиологическим раствором и кровью. И она давно заметила, что когда она останавливалась позади Минина во время операции, он объяснял ассистирующим свои действия как-то несколько иначе. Подробнее, что ли. Она догадалась об этом, прислушавшись однажды к ходу операции из стерилизаторской: там было окошко в операционную, через которое подавали в горячих автоклавах инструменты.

Ольга успела шепнуть санитарке, позвавшей ее:

— Сбегай вниз, скажи шоферу на санитарной машине — я занята, все отменяется. Скажешь?

Она мылась лихорадочно, боясь, что вот появится операционная сестра и ее отошлют назад, в перевязочную.

И сердце у нее колотилось так, что она даже плохо слышала. Но потом, когда уже вымылась, когда надела желтый от частых обработок стерильный халат, она подумала, робея, что будет лучше, если вернется операционная сестра. Огромный, на одной ноге с тремя лапками на колесиках стол с инструментами пугал ее. Ей казалось, что она все перезабыла. Да и на самом деле — покажи ей сейчас зажим или тупфер, она не отличила бы их один от другого, волнение зажало что-то в груди, она даже дышала неглубоко и часто, и у нее кружилась голова.

А Минин, видимо, понял ее состояние. Он сказал:

— Мы вам поможем, Волкова. Надо же когда-то начинать. Не все же носить подносы…