Павел Халов - Иду над океаном

Она стиснула кулачки и подошла к столу. У молодой женщины на операционном столе была широкая резано-колотая рана левой стороны груди, при каждом вдохе аппарата искусственного дыхания воздух и кровь с клекотом выходили из раны. Ассистенты Минина обкладывали операционное поле стерильными салфетками. Лицо раненой было закрыто экраном. Неестественной смугловатостью отливала ее маленькая плотная грудь. И Ольга не сразу догадалась, что это просто она покрыта кровью из раны.

Но только мгновение Ольга думала о человеке на операционном столе с состраданием, которое испытывала в своей перевязочной. Там перед ней были наполненные страхом перед перевязкой и болью глаза. Или отвагой и болью, как у Кулика. «Где теперь он, милый мой скандалист?» Здесь была только рана, стол с влажно поблескивающими инструментами. Они лежали на стерильной простыне, как оружие, и к ним нельзя было прикоснуться голыми руками. Она еще не знала, что вот такое состояние, которое овладело ею, владеет всеми здесь — оператором, ассистентом, анестезиологами. И это не только профессиональная привычка. Нет. Это большее — это работа. И тут странно перемешалось все. Они любят оперировать, как летчики, наверное, любят летать, и в них нет какого-то земного сочувствия и жалости, их жалость на лезвии скальпеля и кончике хирургической иглы — она жестока. И необходима. И потом, после операционной, человек снова станет для них человеком — с глазами, с руками, с тем, что чувствует и думает. Это потом, не сейчас. Ольга смутно-смутно осознала ту грань, незримую, но очень реальную, которая отделяет их всех от обычной жизни и взаимоотношений за порогом операционной. У рыжего Минина и руки были рыжими, и темные пятна веснушек просвечивали сквозь матовые перчатки. И в прорези халата, застегнутого между лопатками зажимом, тоже просвечивала кожа, покрытая веснушками.

Работал он скальпелем и своими короткими пальцами — расширял ими рану. И вдруг он сказал, почему это делает руками. Голос его под маской звучал глухо, но внятно. В операционной было тихо, так, точно она погрузилась куда-то глубоко-глубоко. И только с шорохом, ритмично звучал дыхательный аппарат, шелестели одежды на операторах. И когда он сказал, что руками расширяет операционную рану потому, что так легче будет зашивать потом шов и легче пройдет заживление, оба ассистента удивленно глянули на него поверх масок, перевели взгляд на Ольгу и снова на операционное поле. А Ольга поняла, что сказал он это для нее, потому что чувствовал, как непривычно ей все это. Хотя она много раз видела все, она знала: сейчас видит и понимает все иначе.

Ольга подавала инструменты, чуть пристукивая ими о раскрытую ладонь хирурга. Минин сказал ей:

— Подавай тверже. Я должен слышать, что у меня в руке.

Несколько раз она ошиблась: подала не тот кохер. И он поправил ее. И в его терпеливости уже звучало раздражение, которое он сдерживал в себе.

Ранено легкое, задета сердечная сумка: орудие, вошедшее в грудь этой женщины, было большим — оно прошло почти насквозь грудную клетку. И ударили ее страшно.

— Нож. Это хорошо, что нож. Хуже, если бы это была пуля или дробь. Для всех хуже — и для нее и для нас. Особенно дробь, — сказал Минин.

Они убрали сегмент в левом легком, ушили перикард. Обычно Минин после этого отходил, снимал перчатки и шел в стерилизаторскую — курить. Это Ольга уже изучила. Но сейчас он стоял до самого последнего узелка.

Когда Ольга опомнилась, за окном операционной было темно. И нечеловеческая усталость давила ей на плечи, ноги не держали ее. Из рук все валилось. Она плохо слышала, что говорят вокруг, перед глазами все плыло и качалось. И она едва добрела до своей перевязочной и легла на жесткий диван. Минин вошел к ней минут через двадцать. Уже в обычном халате с вышитыми красной ниткой инициалами над карманчиком. Она поглядела на него, не узнавая…

— Лежи, лежи, — сказал он. — Я только проведать тебя. Вот примешь таблетку, и все пройдет. Ноги дрожат? — спросил он с усмешкой, перебивая самого себя, и, не дав ей ответить, добавил: — Когда я оперировал на легких впервые, мне несколько ночей снились такие ужасные вещи, что я готов был сойти с ума: то забыл тампон в ране, то пришил не так, то закрыл рану неплотно… Прошло… И у тебя пройдет.

Он говорит с ней, как с больной.

— Пройдет… А вообще ты молодец. У тебя есть хватка. — Он помолчал, покачиваясь с пяток на носки и глядя на Ольгу с высоты своего небольшого роста покрасневшими, чуть навыкате глазами. — Знаешь, что с тобой произошло сегодня? Ты лежи, я скажу. Ты влезла в окно. Да, в хирургию ты влезла в окно. Все входят через дверь. А мы с тобой — через окно. Вон Володя, который мне ассистировал нынче, — на пятом курсе. Он уже делал и аппендэктомию, сам причем. Да еще какую — почти три часа. Флегмонозный аппендицит. И мне помогает, и после «госов» его возьмут в хирургическое отделение. Я работал фтизиатром — пилюли, горчичники, диета, паск… Десять лет работал. Целый диспансер вел. Рая — операционная наша — училась. Так и училась на курсах операционных сестер. Тебе тоже надо учиться. Но это уже потом. Ты влезла в окно. Как и я.

Минин снова помолчал. Ольга не могла больше лежать и села на своем диванчике.

— Я не стану от тебя скрывать. Я хочу сделать из тебя операционную сестру. Ты знаешь, как это много для оператора и для операции — операционная сестра? Это очень много. — И, уже уходя, он добавил в дверях: — На днях целая бригада летит в Дальний. Отбирать больных. Меньшенин недаром здесь был. Ты летишь тоже. Поняла?

Она молча кивнула ему. Таблетку, которую он оставил для нее на уголке стеклянной тумбочки, она принимать не стала. А в мозгу почему-то застряло название — Дальний.

— Дальний, Дальний, — шептала она, мучительно стараясь припомнить что-то очень важное, связанное с этим названием. — «Дальний…» Да ведь туда же уехал Саша.

Эта ночь, когда по городу дежурила клиника, выдалась бурной. Часа в три привезли еще одного больного. Вернее, сразу двух — оба с ранением грудной клетки. Одно — огнестрельное. Мальчишка лет семнадцати отправился с приятелями на охоту. На три человека у них было два ружья. Оба взяли тайком у родителей. Всего-то у них было четыре патрона, из них один заряженный на зверя жаканом. Он-то и выстрелил, когда грузили поклажу в лодку. Пуля раскроила лопатку, разворотила правое легкое и осталась под грудиной.

Вторая травма дорожная. Минин осмотрел пострадавшего, которого на носилках принесли к самым дверям операционной. В ворохе окровавленного тряпья что-то слабо шевелилось. Но все слабее и слабее. И Минин, распрямившись над ним, сказал:

— Здесь спешить поздно. Первого на стол.

Странная, неприступная Рая вернулась к этому времени с третьего этажа. Но Ольгу все равно опять послали мыться, и она встала вместе с операционной сестрой.