Николай Плевако - Полнолуние

Бородин не оставлял свои исследования на опытной станции и выхлопотал для нее новое оборудование. Почти весь этот день он провел среди замысловато сплетенных стеклянных трубок, баллонов с газообразным меченым азотом и жидким в сосудах Дьюара, среди точных аппаратов, одни названия которых вызывали благоговение: масспектрометр, прибор для спектрального изотопического анализа. Там, на полях, агрономия до сих пор вертелась вокруг навоза, зяби, пара, как и во времена прадедов, а здесь она сразу унеслась в атомный век!

Бородин теперь мог делать такие же опыты, что и в Москве, но на партийной работе не оставалось времени для науки, и он жил раздвоенной жизнью, в постоянной внутренней борьбе: чему отдать предпочтение? Порой он приходил в отчаяние, и ему казалось, что он не выдержит, сойдет с ума. А в области, на совещаниях и пленумах, Бородина приводили в пример как образец настоящего секретаря райкома, который «удачно сочетает партийную и научную работу». Там и не подозревали, чего это ему стоило.

Иногда Бородину казалось, что ничего, собственно, не потеряно, надо только как-то перестроиться, хотя бы часа два в день уделять лабораторным исследованиям, но почему-то так получалось, что эти-то два часа он и не мог выкроить, захваченный текучкой в райкоме, и с каждым месяцем все острее чувствовал, что дальше и дальше удаляется от любимого дела, которому отдал много лет.

— Как быстро время летит. Уже три года. А кажется, только вчера мы расстались, — сказал он, подливая в стаканы вино, и тут же подумал: «Расставался я один… один на московском вокзале».

— Наверное, мы очень переменились, — сказала Лида. — Тебя я не узнаю. Ты совсем одичал!

— Очень много работы.

— Районщик! Можно умереть, — невольно вырвалось у Лиды. — Ты не обижайся. Даже походка изменилась. Помню, как ты всегда носился, не узнавая знакомых, а тут шапку снимаешь, за руку здороваешься.

— Что же тут плохого?

— Одичал, одичал.

— Посмотри.

— Боже мой, моя фотография! Где ты ее взял?

Бородин хотел назвать имя Сайкина, да побрезговал.

— В одной семье обнаружилась, — сказал он. — Ты, наверное, не знаешь Варвару Чоп. Она принесла. И все допытывалась, дружили мы с тобой в юности, была ли ты мне жена?

Лида не знала Варвары Чоп и со смешанным чувством удивления, радости и смущения разглядывала пожелтевшую открытку, приставленную к вазе с цветами.

— Тут мне нет и двадцати. Прическа смешная, вид простецкий. Я ее заберу?

— Пожалуйста.

Спрятав фотографию в сумочку, она деловито (уже не женщина, а научный работник, что так не нравилось в ней Бородину) сказала:

— А ты знаешь, Илья не против забрать тебя в институт. Примешь предложение?

Бородин неопределенно пожал плечами. О научной работе в большой лаборатории он старался не думать, но не получалось: скучал по ней всегда, каждый день. А теперь от этого уже нельзя было уйти. Недавно он узнал, что есть вакансия в Киеве и Ленинграде. Но как посмотрят на его отъезд те, те и те? «Нашумел, толком ничего не сделал и уехал», — слышались ему укоряющие голоса.

В палисаднике снова затрещала ветка. Лида обернулась и долго смотрела в ту сторону.

— Не знаю, что со мной делается! Эта девчонка разбередила во мне прошлое, напомнила юность! — Лида раскраснелась и провела ладонями по лицу, словно умываясь, встала, подошла к окну. — Господи, как она меня разволновала. Кто она? Во мне что-то вдруг перевернулось, когда я ее увидела.

Бородин внимательно посмотрел на Лиду, наклонил голову, с какой-то цепкой медлительностью взялся обеими руками за спинку стула, покачал его на двух задних ножках как бы в раздумье, потом тихо заговорил:

— Жили через улицу от нас бездетные муж и жена, забыл фамилию, да ты их знаешь: учителя. Помню, как увидят меня, мальчишку, так и просияют. Часто зазывали к себе в дом. Усадят за стол и давай угощать разными вкусными кушаньями. И так просто не отпустят, обязательно с подарком. Оба проводят до порога: «Приходи и завтра!» Обернусь, а они все стоят на крыльце и смотрят мне вслед так, будто провожают в далекую дорогу. На всю жизнь запомнил их жалостливые, любящие взгляды. Мать меня даже ревновать стала.

Лида отошла от окна, села за стол, слушала, водя машинально вилкой по скатерти.

— Мы с тобой, Лида, сейчас те же учителя, — продолжал Бородин, покачивая стул, и на обхвативших спинку руках заострились, побелели косточки. — Почему так случилось? Не знаю. Не пойму. Я всегда мечтал о большой семье, куче детей, любящей милой жене, домовитой женщине, заботливой матери. И всегда готовил себя к такой семье, она была для меня, может быть, главным подвигом в жизни.

Лида подняла на Бородина глаза, переполненные слезами.

— А что получилось? Мне уже за сорок. Время ушло. На что ушло? На войну, на учебу, на лабораторные исследования, на суматошную работу. Почему-то всегда не хватало его на устройство быта. Все это откладывалось на будущее. Семья была надеждой, мечтой, которая согревала неустроенную холостяцкую жизнь. Но мечта оказалась призрачной. Семьи нет. Я даже завидую одному другу детства (Бородин хотел было назвать имя Сайкина, но снова передумал), который взял на воспитание девочку. Ведь я мог бы то же сделать, но почему-то не сделал!

— Я уже не рада, что сюда приехала, — сказала Лида со вздохом, водя вилкой по скатерти, и теперь это была другая Лида, милая, дорогая Бородину. Он присел сбоку, прислонился плечом к ее плечу, поводил щекой по щеке и почувствовал встречное нежное движение.

— Оставайся, — сказал Бородин и придержал бегающую по столу руку с вилкой.

— Это невозможно. — Лида отстранилась и вздохнула. Бородин сжал ее руку крепче:

— Оставайся!

— Нет, нет, это невозможно. Мне тут каждый человек, каждый дом, каждая тропа будут напоминать прошлое, растравлять душу… А ты еще не стар, встретишь хорошую женщину.

— Не говори так! Мы с тобой будем счастливы.

— Как те учителя из твоего детства?

Бородин отпустил Лидину руку, сразу потускнел и ослаб.

— Конечно, ты привыкла к другой жизни. Ты бежишь от семьи…

— Вася! Зачем ты это говоришь? Ты ведь знаешь, что это не так. Ну зачем тебе жена, которая больше не сможет родить тебе ребенка?

Чего же она желала? Зачем приехала? Просто повидать старого друга, родные места?

…В кабине мелькнуло ее лицо… улыбка, кивок головой… машина пропала в темноте. Бородин грустно смотрел ей вслед, потом заглянул в палисадник, обшарил кусты, вышел на дорогу и увидел вдалеке темную фигуру. На его торопливые шаги обернулась женщина, повела плечами:

— Помоложе поискал бы, секретарь!

«Волга» угорело неслась по проселку, и Бородин с трудом сдерживал в руках баранку. На краю хутора затормозил, развернул машину и резко остановил возле дома Сайкина. Дверь была не заперта. В передней комнате тихо, пусто; тускло светила лампочка, вокруг которой толклись два мотылька. В горнице на кровати, закрытый простыней по грудь, лежал хозяин. Бородина поразил его болезненный вид: щеки впали, отросла колючая, с проседью борода. Левое веко вдруг часто-часто задергалось, больной надсадно прохрипел!