Николай Плевако - Полнолуние

Бабы посмеивались и покачивали головами, вспоминая, как на рисунке в стенгазете свинарка широко шагала к ферме с мешком за плечами, раз в пять больше ее самой.

Варвара такого не могла перенести, смахнула ладонью прилипшую к губам лузгу и набросилась на свою обидчицу:

— Я не посмотрю, что у тебя дружок секретарь райкома! Повыдергиваю волосы, стыдно будет людям показаться.

Заметив, что некоторые женщины не удержались от улыбок, Варвара насела с еще большим ожесточением:

— Найду я на тебя управу почище «Колючки». Не рыскай, не рыскай зенками!

— Чего ты кричишь как резаная? И не совестно тебе? — Елена спокойно, даже с улыбкой, уклонялась от хватких рук свинарки, которая изо всех сил пыталась достать ее волосы. — Посмотри, на кого гы похожа! Настоящая базарная баба.

— Ах ты, председательша несчастная! Да мы все тут базарные. Нашла чем попрекать!

Толпа плотнее сомкнулась. Загорелись любопытством глаза. Видно, бабам хотелось увидеть, как начальство выйдет из щекотливого положения.

— Вот Варвара! Ну и бой-баба!

— Верно она говорит, чего там! — подлил кто-то масла в огонь.

Елена съежилась и растерянно оглядывалась, удивляясь, почему бабы взяли сторону Варвары. Наверное, крутыми мерами на работе она кое-кому насолила и теперь страдала не столько от наскоков свинарки, сколько от этого равнодушия. С малых лет она росла в хуторе, но отношение к ней до сих пор было, как к чужому, пришлому человеку. Это особенно чувствовалось в словах Варвары. Чего только она не плела! Потом вдруг клещом вцепилась в Елену, глаза налились тупой животной яростью. Обращаясь к бабам, она визгливо выговаривала:

— Посадить бы Сайкину в свинарник, в клетку, да покормить тем, чем мы сейчас свиней кормим, она бы подумала, перепахивать или не перепахивать озимую. Вот тебе! Будешь знать наших!

Варвара плюнула и ушла за толпу с наивной блуждающей улыбкой, сразу притихнув.

Елена, бледная, повернулась к бабам:

— Озимая на бугре, возле Качалинской балки, погибла начисто! Буря вымела ее с корнями. Не пересеять сейчас — значит потерять тысячи пудов хлеба. Что вы слушаете эту спекулянтку!

— Ага, тебе еще мало! — взбеленилась пуще прежнего Варвара и, орудуя локтями, полезла на Елену. Но бабы преградили ей дорогу:

— Разошлась. Будет тебе!

— Нечего на Елене Павловне зло сгонять!

— Ну и нянчитесь тут с нею! А я на базар поеду. Больше будет толку! — Варвара повернулась на каблуках и пошла прочь, поплевывая семечками.

Впереди, на озимом поле, что-то мельтешило, и по мере приближения все яснее, как на проявляемом снимке, вырисовывались фигуры людей и бортовой грузовик. Елена направила туда свою двуколку. Вот уже отчетливо видны лица. Кто-то, кажется Чоп, на четвереньках прытко юркнул за скаты грузовика. Сайкин окаменело стоял с пучком озимой в руке, глядя на подъезжавшую Елену. Она прощупала взглядом всю компанию, покосилась на колеса, за которыми вдруг громко чихнул Чоп, покачала головой:

— Не пойму, что вы тут делаете?

— Да вот озимку смотрим, — сказал Сайкин, присел на корточки и провел ладонью по вялым, сникшим растениям.

— Ну и как, по-вашему, озимка?

Сайкин поднялся, стряхнул с ладоней землю:

— Еще держится.

— Где там! Триста гектаров пшеницы на этом бугре как корова языком слизала.

— Да, держится озимка, — пропуская мимо ушей объяснения Елены, твердил свое Сайкин. — Авось поправится после бури.

— Я вас не понимаю, дядя. Хлебороб вы опытный, а рассуждаете несерьезно. Ждать у моря погоды? Сушь. Влага из почвы быстро улетучивается. Не пересеять сейчас это поле просто преступление.

Елена недоумевала: в непогоду Филипп Артемович нос во двор не высунет из почтовой конторы, а тут вдруг такая забота. Она оглядела молчаливых, безучастных к спору мужчин. Ни один не встретился с ней взглядом, не выдал своих мыслей.

— Конечно, твое дело председательское. Ты в колхозе хозяйка. Как прикажешь, так и сделают, — продолжал спокойно, с выдержкой Сайкин. Казалось, он нарочно медлит и тянет, надеясь этим вывести Елену из равновесия. — Но, ей-богу, ты поспешила, дочка!

— По-вашему, я против озимой? И мне жалко эти триста гектаров, да что поделаешь!.. А Парфен Иосифович зачем здесь? — Елена с удивлением заглянула под машину. — Вас ищут, с ног сбились. Сеялочные агрегаты стоят без семян. Куда это годится?

— Мой совет тебе, кум, — вмешался Сайкин, — к амбарам не ходи. И ключи подальше спрячь, чтобы по глупости все семена не пустить на ветер.

Сайкин строго посмотрел на оторопевшую Елену и взялся за ручку дверцы, собираясь сесть в кабину.

— Гляди, дочка, колхозники отчет потребуют!

В хутор Елена вернулась усталая, расстроенная. В голове — пустота, пустота… Заперлась в кабинете и бухнулась на диван. Навязчивая мысль о неминучей беде угнетала, тревожила, держала в постоянном напряжении. Елена худела, делалась раздражительной, терялась. Так бывает с возницей, выронившим вожжи на полном скаку лошадей. Возок помчался во весь опор. Где он остановится? Не свалится ли в овраг?

С улицы доносились отголоски хуторской жизни: прогромыхает, проскрежещет всем своим трехтонным грузом автомашина на дороге, и немного погодя в комнате дохнет бензином и пылью. Слышится отдаленный рокот мотора в степи, и на взгорье время от времени замаячит и пропадет трактор (а ночью в том месте блуждают два огонька)… Стоит закрыть глаза, как в памяти встает вереница людей, судьбы которых неожиданно сложно переплелись с судьбой Елены. Чаще всего она вспоминала Бородина, мысленно подолгу спорила с ним.

Поздно вечером он заехал в правление с Засядьволком, конечно уже зная о стычке на бригадном дворе. Елене было стыдно посмотреть секретарю в глаза. Она услыхала как сквозь сон, что он куда-то уезжает, вроде в Москву защищаться, но не отозвалась, находясь в соседней комнате, и почувствовала после его ухода ноющую боль под ложечкой. Было тяжело, нудно. Не день, не два, а вот уже целую неделю. И казалось, там, под ложечкой, вызревал нарыв.

Она встала, прошлась по комнате, и острая боль в мышцах бросила ее на диван. «Судорога, — подумала она. — Весь день на ногах, нужен покой. И ногам и голове. Дальше так невозможно, все идет кругом. То ли я плохой руководитель, то ли стихия подгадала к моему председательству…»

В окно было видно, как Бородин во дворе что-то говорил шоферу, потом полез в кабину. Шофер долго включал мотор, который прерывисто урчал и глох. А в голове Елены не было конца сражению. Мысли осаждали и штурмовали ее, как полчища врагов крепостные стены. Не много ли нам с детства твердят о скромности, которая, мол, откроет перед нами все двери в жизни, и почему-то стыдливо умалчивают о крутых дорогах? И вот мы, такие добрые и простодушные, удивляемся и не понимаем, что за тумаки попадают нам то в бок, то в шею, иной раз с такой силой, что мы летим кубарем. Встаем, отряхиваемся и снова улыбаемся ясными, добрыми глазами, снова ждем распростертых объятий и преисполненных любви чьих-то глаз… В юные годы ушибы вроде бы бесследно заживают, но вскоре обнаруживается, что это вовсе не так.