Евгений Толкачев - Марьина роща

«Война», «войне», «войну» — во всех падежах замелькало это страшное слово на страницах газет. Героические бельгийцы, стойкие сербы, темпераментные французы, хладнокровные англичане, «С кем ты, прекрасная Италия?» Нос Фердинанда Кобургского, баки Франца-Иосифа и пронзительные усы Вильгельма. «Наши доблестные…», «Благородные союзники…», «Мощный английский флот, сильнейший в мире», и, наконец, лихой казак Козьма Крючков: у него во взоре победа, а на пике насажены жирные немцы и тощие австрийцы.

Исчезают белые летние кители и рубахи, военные одеты в новое обмундирование цвета хаки. Надевают форму офицеры запаса: известный актер становится подпоручиком, художник-пейзажист — прапорщиком, адвокаты ловчат попасть в военные чиновники; модные дамы примеряют косынки с красным крестом: их назначение — утолять муки воинов, разумеется, не всех, но даже в самом малом офицерском чине.

Печенье «Король Альберт», папиросы «Козьма Крючков», духи «Союз» с флажками стран сердечного согласия…

Нарядная публика машет платками вслед отходящему скорому поезду. Из окон смотрят смелые, благородные капитаны, лихие корнеты, мудрые полковники, поседевшие не в боях генералы. А на товарных станциях, вдали от вокзальных парадов, один за другим грузятся эшелоны теплушек с призывниками. Провожатых нет: район погрузки зорко охраняется от шпионов и плачущих жен.

Тысячи, тысячи от станка, от сохи отправляются на фронт. Идут воинские поезда мимо дачных платформ. В открытых дверях теплушек — молодцеватые солдаты с гармошкой. Дачная публика кричит «ура» и бросает им цветы, и пачки махорки. Поют гимн. Защитники родины едут! Кто там не снял шляпу? Панама зазевавшегося старика летит под колеса. «Ах, он еще ворчит? А может быть, он — немецкий шпион?..» — «Отпустите дурака, я его знаю, он пенсионер, отставной чиновник…» — «Шел бы ты, папаша, домой от греха…» — «Позвольте, уважаемый, я вам помогу… Фу, какой грубый народ!.. Хотя, с другой стороны — патриоты. Шляпочку вашу я почищу, хе, хе…»

А люди шли и шли на войну… Восемь миллионов людей было призвано в войска… Десять миллионов… Двенадцать… К концу войны четырнадцать миллионов мужчин оторваны от мирного труда.

Весной 1915 года мушкетерам выдали аттестаты зрелости. Володя Жуков, отставший от Вани Федорченко из-за рокового увлечения сыщиками и пикантными фильмами, дал обязательство идти добровольцем на фронт и тоже получил аттестат в порядке ускоренного выпуска: слишком велики были потери в боях, чтобы считаться с каким-то годом обучения.

Через некоторое время, получив короткий отпуск, Володя появился в Марьиной роще с погонами, украшенными пестрыми выпушками вольноопределяющегося, не столько гордый, сколько смущенный своим положением. Ни особого восторга, ни зависти его поступок среди сверстников не вызвал, а улыбки девушек были ему не в диковину. Никакого патриотического энтузиазма он не испытывал, а близкая отправка на фронт просто пугала.

— Кажется, я влип с этим ускоренным выпуском, — сознался он Ване Кутырину. — А ты как будешь?

— Мы с Петей подали в инженерное училище, знаешь, на Бахметьевской? Ваня Федорченко идет в университет, не то на филологический, не то на юридический, не знаю. Ну, ему-то бояться нечего, его не возьмут. А вот Сережа Павлушков обязательно загремит при первом же призыве.

— А как наш Микула Селянинович? Лешку Талакина не встречал?

— Ничего о нем не знаю толком. Как будто видели его на демонстрации в прошлом году, да и то не наверняка. Его мать спросить неудобно…

— Что ж тут неудобного? Товарищи же.

Оказалось, что Лешу давно забрали в солдаты: что-то у него не заладилось с начальством в мастерских. Что именно — мать не знала. Получила из армии одно письмо, где Леша сообщал, что работает по своей специальности и просит не беспокоиться. Вот и все, что было известно о Леше Талакине весной 1915 года.

Прощание с матерью у Володи было тяжелое. Мать громко рыдала, потом вытирала глаза крошечным платочком, пудрилась и вновь заламывала руки. Несмотря на всю привычность таких сцен (как-никак Володя был сыном актера и неудавшейся актрисы), сын невольно играл матери в тон, и дуэт вышел вполне удовлетворительным. Когда сын уходил, мать четко произнесла громким сценическим шепотом:

— Я спасу тебя, мой сын!

Спасение началось на следующий же день. Нужна была материнская любовь и нескончаемая энергия, чтобы возобновить порванные связи в мире искусства. Одни разводили руками: «При всем желании… не в моих силах…», другие просто не помнили маленькую актрису, третьи… да разве перечислишь все причины, почему люди отказываются тебе помочь? Положим, ее пригласили участвовать в ряде благотворительных концертов в лазаретах, но ведь это не то, не главная цель! Настойчивость матери была неиссякаема. Звено за звеном обследовала она и прорвалась-таки к Николаю Ивановичу.

Старый актер вовремя оставил сцену. Теперь он режиссировал светские любительские спектакли, умел кстати польстить богатому балбесу, прокламировать гениальность золотушной графской дочки, между делом сводничать, сочно и на всякий вкус рассказать щекотный анекдотец, был на «ты» со многими влиятельными людьми и пил на брудершафт с генералами. На второй год войны попросили Николая Ивановича привлечь искусство на службу войне, одели его в полковничью форму и посадили в крупный отдел Скобелевского комитета. В своем отделе Николай Иванович был как рыба в воде. Пускай дельцы, тоже надевшие военную форму, обстряпывают свои делишки с кинофабрикантами, спекулируют пленкой, на то они и дельцы. Нет, Николай Иванович не спустится с высот искусства!

В его ведении были разъездные труппы, концертные группы, обслуживание фронтовых и- тыловых воинских клубов… очень много дела! Но ему некогда было заниматься этими вещами: на пятнадцатое назначен любительский спектакль у Боевых, на двадцать второе — концерт в лазарете Кокоревых, потом вечер у командующего военным округом… Поэтому все дела по службе вершил унылый штабс-капитан Уткин с помощью десятка адъютантов. В адъютанты… то бишь в сотрудники различных отделений попадали молодые актеры, извлеченные сердобольным стариком из воинских частей.

Жукова прорвалась сквозь скучного штабс-капитана и умолила Николая Ивановича спасти ее талантливого сына.

— Дитя мое, — сказал на прощание Николай Иванович. — Я помню вашего мужа, я смутно вспоминаю, что где-то встречался с вами… Я тоже считаю, что талантливая молодежь нужна для будущего. Идите с миром, я сделаю все, и мне не откажут… Что вы, что вы… как можно целовать руку мужчине!

Штабс-капитану Уткину он строго сказал:

— Заготовьте требование на этого юношу. Это выдающийся талант. Дитя мое, скажите капитану, как его зовут и где он сейчас находится. Я сегодня же буду у командующего округом.