Евгений Толкачев - Марьина роща

— Но ведь у нас и так сверх комплекта, — заикнулся Уткин.

— Ну и что же? Искусство требует жертв, молодой человек!

Так Володя Жуков стал одиннадцатым адъютантом великого деятеля военных искусств.

Служба была положительно приятная, неутомительная, а если ладить с желчным штабс-капитаном, так и совсем чудесная. Была у штабс-капитана страстишка: он собирал художественные порнографические открытки. Володя возобновил старые знакомства и достал Уткину такую коллекцию пикантных кадриков, что тот назвал его «друг мой» и «достойный молодой человек». В общем, работенка была не пыльная, оклад шел по должности поручика, а Уткин обещал в скором времени устроить и офицерский чин. Действительно, через каких-нибудь три месяца «в изъятие из правил, в награду за успешную работу по обслуживанию войск», как значилось в приказе, Володя стал прапорщиком и не позорил больше отдела солдатским званием.

Да, Володя стал настоящим офицером, ему козыряли солдаты и городовые. Мать, нежно поцеловав его, сказала:

— Ты на верном пути. Иди вперед и надейся на маму.

Теперь Володя мог отдохнуть и развлечься. Друзья не могли делить с ним всех развлечений, на это нужны были серьезные средства, и больше слушали его красочные рассказы о московских увеселениях военного времени, о шикарных кафе Альбер, Флей и Яни, о гастролях петербургского «Кривого зеркала», о смелых репликах Балиева в «Летучей мыши».

Однажды великодушный Володя взял ложу в Театр миниатюр на Дмитровке, чтобы друзья услышали знаменитого «певца, не певца, а чудо», как он выразился. Пошли. Театр миниатюр оказался скорее похож на кинематограф, чем на театр. Маленький зал, человек на двести, маленькая сцена, маленький оркестр, маленькая двухчасовая программа.

Сперва для разгона шли обычные номера варьете. Немолодая женщина в платье с блестками, чем-то неуловимо похожая на Володину маму, шепеляво исполнила два кокетливых романса. Балетная пара целомудренно и скучно протанцевала акробатический вальс. Затем появился развязный куплетист с плоскими, но злободневными стишками на городские темы: о том, что Москве пора обзавестись городским головой («отцы города» никак не могли в те дни сговориться о достойной кандидатуре), о переполнении трамвая, о телефонной путанице… При зловеще красном свете бледная пара качалась в медленном аргентинском танго. Весело кружил по маленькой сцене горбатый француз-велосипедист на одном колесе, подпевая «ти-ра-рира». Английскую походную песенку «Типерери» прокричала мулатка с бесстыжими глазами и могучими формами. Потом вышел слоноподобный мужчина во фраке, с хризантемой. Его представили: артист Художественного театра Лопухин. Развеселая публика приготовилась скучать: серьезный жанр. И вдруг огромный дядя тоненьким-тоненьким голоском стал рассказывать детские анекдоты и по-ребячьи декламировать стишки…

Наконец, добрались до гвоздя программы. В мертвенно-лунном свете из-за бархатного занавеса появились худые бледные пальцы, и на просцениум медленно вышел Пьеро в черном домино с белым воротником и кружевными манжетами. Его набеленное лицо с ярко-красными губами застыло в страдальческой гримасе. Он пел… вернее, это была мелодекламация; голоса у певца не было, но была своеобразная манера исполнения: громкий шепот, изредка звучание протяжной ноты. Он пел о бедной девушке, кокаином распятой в мокрых бульварах Москвы, о бале господнем, о псе Дугласе, и каждая его песенка заканчивалась взрывом аплодисментов. Публика неистовствовала, без конца вызывая певца, сумевшего точно учесть дух времени.

Во втором отделении шла забавная пьеска «Вова приспособился» — о балованном баронском сынке, которого взяли в солдаты. Зал весело хохотал над объяснением баронессы с фельдфебелем, над неумением Вовы делать простейшие солдатские дела… Но не все были довольны: несколько человек поднялось и демонстративно шумно покинуло зал, презрительно именуя спектакль балаганом.

К этому времени член мушкетерской группы Петя Славкин свой путь определил твердо. Кончит институт, наденет инженерскую фуражку с молоточками, и начнется чудная жизнь: во-первых, личное дворянство. Да, он, сын сапожника-кустаря из Марьиной рощи, станет русским дворянином. Это одно открывает многие двери, а во-вторых, будущее принадлежит инженерам. Все знают: первые — пажи и лицеисты, вторые — гвардейские полки, а из гражданских — первые инженеры-путейцы. Что ж из того, что отец сапожник? Да и не сапожник он, а владелец сапожной мастерской, предприниматель, — это совсем другое дело. А Марьину рощу не трудно сменить на Арбат или Петровку; для умного человека там родина, где ему хорошо, где его ценят. И вообще, для него в России диковато, может быть, удастся уехать за границу. Правда, говорят, что хорошие деньги можно заработать на разных немыслимых окраинах, в Сибири, на Дальнем Востоке. Там видно будет. Вот очень выгодно, говорят, в Персии железные дороги строить. Идешь этак в тропическом шлеме, в руке стек, в зубах сигара, а кругом жгучий колониальный пейзаж, чумазые туземцы кланяются, — красота…

Это все впереди, а пока надо добиваться. Специальность Петя выбрал хорошую — строитель. Есть, конечно, специальности и посолиднее, например мостовики, но, боже мой, сколько там надо корпеть, сколько знать!.. Нет, кабинетная работа не влечет Петю, пусть ею занимаются те, кто лишен предприимчивости. Есть и еще более легкие специальности. Вот Ванька Кутырин будет эксплуатационником. Ну и дурак, загонят его помощником на глухой полустанок, и будет он годами скрипеть, чтобы выбиться в люди.

Если разобраться поглубже, станет понятно, почему Ванька взял то, что полегче: связей у него нет, отец где-то в Сибири, чем занимается — неясно, сегодня деньги шлет, а завтра — неизвестно. Нет, Петино положение много лучше. У папаши деньжата водятся, на карманные расходы сыну-студенту выдает исправно, а при крайней необходимости можно и мамашу потревожить. Поскрипит, а даст. Ничего, живем!

У Вани Кутырина неприятность глупейшего свойства. Мать в воскресенье в церковь ходила и после обедни слушала проповедь попа на тему «Бога бойтесь, царя чтите». В этой проповеди поп обрушился на ученую молодежь, которая в столь тяжкие дни суровых испытаний на поле битвы собирается на гулянки, пустословит, поет богохульные песни, а сие есть первый шаг, сие играет на руку врагу нашему — немцам, отсюда недалеко и до противоправительственных деяний. Так и выразился красноречивый иерей: «Воззрите на сынов своих, родители и наставники, доколе власть предержащая не обрушила на них карающую длань».

Надо же понимать, что это не зря сказано с амвона, публично. А маме точно известно от добрых людей, что Ваня якшается с какими-то семинаристами, студентами из низшего сословия и даже с рабочими. Их гулянья в Останкине известны даже попу, раз он предупреждает. Если Ваня не хочет своей гибели и страшного удара для мамы, он немедленно, сейчас же даст маме слово, что прекратит навсегда всякие встречи с опасными людьми. Ваня дает слово? Честное слово? Ваня дал. Может быть, сгоряча. Мать права, и поп тоже прав: с этой компанией можно в такое дело влипнуть, что рад не будешь…