Михаил Жестев - Татьяна Тарханова

Все началось с того обычного зимнего дня, когда секретарем парткома комбината был выбран Сухоруков. Многие недоумевали — это кто же такой? Но те, кто работал до войны, сразу вспомнили: да это тот самый Сухоруков, что был секретарем в горкоме партии. Алексей Иванович Сухоруков! Сколько лет прошло. Еще до войны его перебросили в другой район, потом воевал, потом учился в высшей партийной школе. Одним из первых к новому секретарю парткома пришел Матвей. Раньше они никогда не встречались, и все же Матвей хорошо знал его. Так вот каков этот бывший недруг, а потом друг Тарханова... Матвей окинул взглядом сидящего перед ним бритоголового, с пристальными глазами человека и подумал: «Тут комбинат, миллионная программа, а он, Матвей, лезет к новому секретарю с пустяковым делом. Но ведь программу делают люди, а его, Матвеево, дело имеет прямое отношение к людям». Матвей опустился на стоящий у окна диван и сказал так, словно Сухоруков обязан знать все, что касается комбината:

— Я к вам по делу Князевой.

— Мне о нем как раз вчера на бюро горкома очень подробно рассказал прокурор.

— Прокурор? — обрадовался Матвей. — А он вам не сказал, почему они ограничили следствие Князевой, в сущности говоря, одной беспутной девкой?

— Ее квартира была притоном, она заманивала к себе молодежь. Вина не маленькая. И достаточная, чтобы провести показательный процесс.

— А вам сказал прокурор, что было найдено при обыске?

— Кажется, какие-то фотооткрытки... Милый с милой как голубок с голубкой воркуют.

— Можно подумать, что там нашли всего несколько открыток, — не без сарказма заметил Матвей. — А их было несколько комплектов.

— Наверное, Князева любительница этого вида искусства.

— Только ли любительница? А на какие деньги она пировала со своими друзьями? — спросил Матвей. — Я этот вопрос задал следователю. И знаете, что он ответил? Складчина! А что они складывали? Зарплату?

— А что же, по-вашему?

— Я абсолютно уверен, что мы имеем дело не просто с разгульной компанией, а скорей с какой-то торговой компанией по сбыту мещанских фотооткрыток. Пройдите по общежитиям, побывайте на дому у наших молодых работниц, и вы убедитесь в этом! Откуда все эти тысячи и тысячи открыток?

— Вы думаете, что их фабрикует Князева? — спросил Сухоруков.

— Уверен, что не Князева... И потому прокурор делает ошибку, ограничивая ею все дело. Князева — маленькое звено большой цепочки. Представьте себе: где-то кто-то снимает и печатает тысячами эти открытки; где-то кто-то торгует ими, и уже не где-то и кто-то, а наша молодежь на наших глазах впитывает этот яд мещанства и пошлости... А мы не можем найти главных отравителей человеческих душ!

— Вы с прокурором говорили?

— Он считает: если все дело ограничится Князевой, то мы сами в этом виноваты. Видите ли, дело началось с разоблачения Князевой на производственном совещании.

— И кто же ее разоблачил в столь неподходящем месте? — рассмеялся Сухоруков.

— Наша работница Тарханова.

— Уж не родня ли Игната Тарханова?

— Внучка!

— Узнаю старика. Тот тоже все делал наотмашь. Ну, ничего... Было время — исправили ошибку деда, исправим ошибку и внучки. Тем более что не так уж она велика, как это кажется прокурору.

Было решено начать наступление против мещанских фотооткрыток по всему фронту. На собраниях молодежи был поставлен вопрос о бойкоте фотооткрыток, группа комсомольцев взяла под наблюдение их продавцов, и у Матвея, которому поручили возглавить всю эту борьбу, было такое ощущение, что очень скоро ему удастся обнаружить фабрикантов мещанского идеологического товара. Правда, сама борьба осложнялась тем, что многие девчата решительно не понимали, чем уж так плохи открытки, где длинноволосый юноша шепчет нежные слова своей размалеванной возлюбленной, и еще тем, что у дверей кино, на базаре и в вагонах местного поезда перестали появляться торговцы фотооткрытками, но исход борьбы не вызывал никакого сомнения. Концы вытягивались в нити, сложный клубок постепенно распутывался, и он бы неизбежно распутался, если бы вся эта история с Князевой не померкла в глазах глинской общественности и куда больший интерес приобрело дело Матвея Осипова.

В ночь на воскресенье Татьяна засиделась с Улей и осталась у нее ночевать. После собрания, где Татьяна разоблачила Верку, дружба между подругами восстановилась сама собой. В этой дружбе Федора как бы не существовало. Когда Татьяна приходила к нему, чтобы пойти в кино или в театр, Уля делала вид, что это ее не касается, а когда Татьяна приходила к Уле, Федор либо уходил из дому, либо весь вечер сидел у себя в комнате и не поднимался в светелку сестры. Но в воскресенье утром вокруг самовара у Ефремовых собралась вся семья. Федор, считая, что Татьяна пришла не к нему, пил чай, отгородившись от всех газетой, Уля рассказывала Татьяне о новых пневматических трамбовках, которые будут применяться в их цехе, Ефремов, прихлебывая из блюдца чай, сидел молча напротив сына.

Неожиданно Федор не то хмыкнул, не то фыркнул. Иронически посмотрел на сестру.

— Интересная статейка. Вас, Ульяна Еремеевна, должна заинтересовать. Ну и дела, ну и события. — И протянул ей газету.

Ульяна словно впилась в статью и, сорвавшись с места, бросилась на улицу. Татьяна ничего не понимала. Она взяла газету и попыталась найти ту самую статейку, что так взволновала Улю и, как она заметила, доставила удовольствие Федору.

— Не там смотришь, — сказал он. — Разве такие материалы бывают на четвертой странице? Там всякие новости да происшествия. А тут разоблачение. Значит, на второй полосе ищи, — и ткнул пальцем в угол газеты.

Татьяна увидела фамилию Осипова. В чем его обвиняют? Она прочла статью и удивленно взглянула на Федора. Что так взволновало Ульку? Подумаешь, стоит ли волноваться из-за какой-то статьи, которая ругает Матвея за его историческую справку к столетию комбината. И ругают даже не справку, а один ее пункт. Ну, что особого в том, что много лет назад железную дорогу от Больших Углов до Глинска строили пленные турки и что акционерами этой ветки, как и хозяевами первых керамических заводов, были немцы? Какой-то дурак, по фамилии Дролев, написал, а редакция поместила.

А Федор, не стесняясь, злорадствовал:

— Теперь спесь с моей сестрицы слетит, перестанет кичиться своей принципиальностью. Вот увидишь, сразу отмежуется от своего Матвея. Был ей женишком, а теперь ударит по нему обушком.

— Перестань глупости говорить.

— Весь Глинск знает, что она по нем сохнет.

— И что из этого следует?

— Да ты дитё маленькое или притворяешься? Ты понимаешь, в чем обвиняют Матвея? Ну дай, я тебе сам прочитаю: «До сих пор мы думали, что технический прогресс России был делом великих усилий народа, его технической мысли, его национального самосознания. Но на комбинате огнеупоров нашлись историки, которые решили опровергнуть эту бесспорную истину. Оказывается, нашу железнодорожную ветку строили пленные турки. Оказывается, строительство наших заводов не обошлось без немецких капиталистов. Что это: невежество, аполитичность? Нет. Это сознательная вылазка горе-историка Матвея Осипова. Он выбрал удачный момент — столетний юбилей комбината».