Алексей Ельянов - Просто жизнь

Странно было сидеть на ступенях церкви, где, бывало, набирались сил истовые паломники, видеть утренний, в розовой дымке, еще не проснувшийся город, в котором так причудливо и прекрасно соединилось прошлое и настоящее.

— Когда ты гнал по дороге, — тихо сказала Ольга, — . я думала, сейчас разобьемся. А мне было не страшно, хорошо, и я готова была ко всему.

И вдруг прижалась к Петру, обхватила его руками крепко-крепко, как ребенок.

— Увези меня куда-нибудь! Навсегда, куда захочешь…

Когда битком набитый автобус покатил сначала медленно, надсадно, а потом все быстрее, Петр поехал за ним вслед. Ольга помахивала рукой, беспрерывно покачивала ладонью за стеклом. Она все смотрела на Петра, смотрела. В какое-то мгновение ее глаза показались огромными — во все лицо — и печальными. Они были полны какого-то особого, женского мучения и укора.

Поспевая за автобусом, Петр увеличивал и увеличивал скорость. Не остановить, не оторваться… Не сказать, не крикнуть… Ветер в лицо, пыль, зловонные выхлопы дизеля.

Вот и еще с одной душой пришлось расстаться. Будь счастлива, Ольга! Простите и прощайте, все дорогие мне люди, кому я был нужен, но с кем не смог или не смогу остаться навсегда,

Легкое суденышко ныряло в бездну между валами, и каждый нырок казался последним, хотя Петр знал, что почтовый катер устойчив, как ванька-встанька, а капитан — житель здешних мест, настоящий помор, и даже в простой лодке, в карбасе он сумел бы справиться со стихией. Но волны и упругие, и зыбкие, и бешеные, — трудно избавиться от страха и предчувствий.

Не хотелось отсиживаться в кубрике, там душно, тесно прижавшись друг к другу, сидят утомленные, укачавшиеся пассажиры. Петр предпочел остаться на ветру, ка узкой палубе перед капитанской рубкой, куда дохлестывала время от времени кипящая пена.

Справа по борту, в полумраке, медленно отстал огромный лесовоз — черная гора над черными горбами волн.

До Гридино ходу еще порядочно. Петр ждал встречи с удивительным поселком на берегу Белого моря, на скалах, где живут потомки вольных новгородцев, никогда не знавших барщины, монгольского ига. Их крепкие просторные дома выстроены из белых бревен, просоленных морской водой и отбеленных на солнце. В домах чисто, вдоль стен низкие лавки, крашеные половицы шириной почти в полметра; над печками на полках перевернутые медные, как будто огненные, ковши и кастрюли чеканной работы. Их зовут «досюльными», потому что им больше двухсот лет. А какую там ловят рыбу на старых дедовских тонях! Царственная семга так серебриста, что вечером, упав из сетей в лодку, светится, точно молодой месяц.

Но до поселка нужно еще добраться. Все круче волны, все глубже зарывается носом почтовый катер, и всего несколько метров ныряющей палубы под ногами. Вверх-вниз, вверх-вниз! Штормит не просто так — испытывает. И страшно, и весело: «Погибать — так с музыкой. А уж если выплывем — все потом нипочем!» Петр даже готов был принести из кубрика гитару, с которой редко расставался, ударить по струнам. Но подумал: «Мальчишество. Подумаешь, великий мореплаватель».

Он был рад, что его не укачивает в шторм. Вот Илье тяжело. Разметались волосы, лицо позеленело, в глазах тоска, мука. Не морской он человек. Холодно ему под тонкой штормовкой. Надо бы спуститься в кубрик, но там еще тяжелее, душно.

А где же профессор? Энергичный, сухонький, с густой копной взъерошенных волос, седая борода вразлет, — совсем недавно он бегал тут по всей палубе и выкрикивал восторженно: «Вот это да! Вот это стихия! Настоящий штормяга!» Профессор смотрел на море и на Петра с улыбкой. И еще с вызовом. Мол, вы все думаете, что я старый, немощный, а вот посмотрим… Он широко расставил ноги в толстых дорожных ботинках, стоял на палубе, как заправский моряк. Казалось, он спорит не только с разбушевавшимися волнами, а со всем морем своей жизни и с самим собой. Взлетая и проваливаясь вместе с палубой, Петр стал, сам не зная почему, помогать, как это бывает на качелях, взлету и падению. И вдруг ему захотелось закричать. Не от ужаса, не для спасения, просто нестерпимо потребовалось завопить что есть силы, на весь мир:

— А-а-а! Эге-гей!

За кормой на толстом длинном канате болтался мотобот, то появляясь, то исчезая в волнах. Капитан, рисковый человек, взял суденышко на буксир. Рисковый кто-то еще там, в мотоботе. Недавно отвязался канат и закрутило, завертело крошечный кораблик, едва поймали его снова на привязь. Ухарство или беспечность, или уверенность в себе правит поморами, Петр не мог понять.

Профессор тоже вглядывался в мотобот, прыгающий на волнах. Широко расставляя ноги, Петр подошел к Даниилу Андреевичу и снова услышал:

— Ну и штормяга!

В этом возгласе были страх, отчаянность и восторг. Худенький, легкий старик, привыкший к тишине кабинета, домашним шлепанцам, к медленному чаепитию, к продавленному дивану, к неторопливым беседам и сосредоточенной работе, не любящий внешних перемен и сложных перемещений, отправился в такой путь.

Досадно было бы сейчас погибнуть в гороподобных темных волнах с белыми гребнями. Нырок, еще нырок, и… Спасите наши души!

— Ну как, не жалеете? — закричал в ухо Петр.

— Все прекрасно! Надо же когда-нибудь испытать себя! — тоже прокричал Даниил Андреевич, будто впереди их ожидала встреча с индейцами и самим Робинзоном Крузо.

— Спасибо!

Петру была по сердцу эта трудная дорога, легко ему было вспоминать о прошлом, светло думалось о будущем; с особой нежностью он относился к этому человеку, с которым всегда было весело, интересно, можно было думать об истории от древнего Вавилона до наших дней. Все народы, цивилизации, страны свободно размещались со всеми своими противоречиями, и в то же время находили общность, единство в аккуратной седой голове профессора. Даниил Андреевич охотно, с юношеским азартом вбирал в себя услышанное, увиденное, все, что щедро приносила жизнь.

Это путешествие началось с разговоров и планов, с книг и карт, а потом — с озерной пристани Ленинграда. Трехпалубный белый красавец «Короленко» принял друзей к себе на борт. И быстро потекли навстречу берега: Уткина заводь, зеленый берег Невского лесопарка и крутые песчаные откосы Невской Дубровки, знаменитого «Пятачка», где много пролилось крови в борьбе за свободу отечества.

— Страшные это были дни, — вспоминал Даниил Андреевич, стоя между Ильей и Петром у правого борта теплохода. Пассажиры разглядывали зеленые берега, песчаные обрывы. Невдалеке за поворотом высоко поднимались трубы электростанции, их желтый дым длинными шлейфами рассекал чистое небо.