Алексей Ельянов - Просто жизнь

Парная. Прокопченный потолок, нависший над самой головой, спрессовал и без того душный прокуренный воздух. Тяжелые потные лица. Председатель распахнул дверь настежь.

— Ну, мужики, засиделись, залежались. Рыбка, поди, заскучала без вас.

— Лед нужен, Андреич. Да и соли маловато.

— Лед привез, а за солью еще схожу.

— Тогда ладно, поедим и пойдем, — сказал все тот же рыбак густым басом. Он был низкорослый, строгий, рукой поглаживал редкие волосы, остриженные под «ежик», лицо его было сухим, небритым. Стоял он в кальсонах, круто вывернув мосластые ноги — пятки врозь, носки вместе. Рыбак сердито смотрел на гостей, нехотя пожал руку Даниилу Андреевичу, Илье и Петру. «Не ко времени и не ко двору гости», — говорил он всем своим видом.

У Петра и Ильи был немалый опыт общения в трудных ситуациях, но и они не знали, как быть: стоять ли у порога, расспрашивать ли о чем-нибудь, или же за стол садиться. И профессор чувствовал себя растерянным, виновато оглядывался, даже слегка пятился к выходу, будто бы извиняясь за свое внезапное, бесцеремонное вторжение. Председатель тоже опешил, но вдруг нашелся:

— Что, рыбаки, угостим ленинградцев настоящей поморской ушицей?

— Угостим… Пущай попробуют… Ухи не жалко… — вразнобой послышались голоса один другого колоритнее: то сиплый, как будто горло сдавило, то раскатистый, словно из бочки, то резкий, хлесткий, точно в сердцах выкрикнул человек.

Гостей посадили за стол с краю, поближе к выходу. Каждому дана была видавшая виды ложка, — такие, наверно, солдаты во время войны носили за голенищами, — обкусанная, перекрученная, с потемневшими щербинами. Петр был не брезглив, но постарался обтереть ложку незаметно об рукав, хотя понимал: все вымыто начисто, и ложки, и плошки, и стол, он был даже отскоблен. Рыбаки особо следят за всем, что связано с едой.

Повар, молодой парень в тельняшке, разливал из общего котла в глубокие миски (на два рта) густое терпко пахнущее варево — сладковатый запах красной рыбы перемешивался с пряным духом лаврового листа и острым жжением черного перца. Илья достал из рюкзака три луковицы, их быстро искрошили и тоже бросили в уху.

Есть надо было вместе с кем-нибудь из сидящих напротив. Сначала все начали хлебать бульон, жирный семужий навар. Даниилу Андреевичу достался суровый и проворный напарник, хлеб он нарезал крупными ломтями, глотал шумно, жевал энергично и все поглядывал на профессора, ждал, когда же тот примется за еду.

Даниил Андреевич ложку протер носовым платком, хотел, чтобы вышло незаметно; да не получилось. За столом вообще, кажется, никто друг на друга не обращал внимания, но все подмечалось.

— Не брезгуй, дед. Рыбак только с виду такой необмытый… А ложки мы песком трем. С войны они тут, прокоптились…

Старик подвинул миску поближе к профессору, сердито приказал:

— Черпай с верхом и в рот.

Даниил Андреевич поднес ложку к губам осторожно, попробовал, сморщился, было горячо, — и вдруг взлетели его мохнатые брови:

— О-о! Вот это да! Уха настоящая! — И начал есть, обжигаясь и радуясь, как все.

— У нас тут все настоящее, — заметил старик. Он еще был суров, хоть и понравилось ему восторженное отношение профессора к рыбацкой еде.

Рядом со стариком сидел еще один помор, тоже бронзовый от загара. Русые выгоревшие волосы казались париком на его крупной голове, а синие глаза светились мягко, добро. Помор, кажется, во всем молча соглашался со своим соседом, мол, как же — все и есть самое настоящее…

— Для того мы и приехали; чтобы повидать, как люди на земле живут по-настоящему, — ответил профессор.

— А что, у горожан все по-другому? — с легкой усмешкой спросил старик.

— И в городе люди, конечно, живут по-настоящему, — спокойно, не задираясь и не подыгрывая, ответил профессор. — Только здесь к природе ближе…

— Это верно, поближе. Она вон как разбушуется, на ногах не устоять… Не качало на волнах-то?

— Качало, как же!

— Что ж, и утонуть здесь очень даже просто. Мы-то попривыкли, на воде вроде как и на суше. Вон ребята какие…

Рыбаки сидели за столом кто в нижней рубашке, кто в свитере, кто в штормовке, сидели близко, почти плечом к плечу, старательно дочерпывали из глубоких мисок бульон. Ели молча, сосредоточенно, как работали.

Первым положил ложку Даниил Андреевич, поблагодарил.

— Да чего там, — пробасил все тот же сердитый рыбак, остриженный под «ежик». — Такой ушицы тебе, дед, не видать, — ешь от пуза. Али вон бери семужку на второе.

Посреди стола, прямо на доски, до желтизны отскобленные ножом, повар вывалил крупные бледно-розовые куски семги. Рыба была нежной, с недосолом, с легким запахом жира и моря. Самыми вкусными оказались ее хрящи. Петр любил рыбу. Сейчас он ее не просто ел — священнодействовал, жевал медленно, основательно, похрустывая хрящами.

Илья, как всегда аккуратный, старающийся быть незаметным, никому не мешать, ни в чем не переборщить, на третьем куске сказал:

— Спасибо, никогда не забуду вашей ухи, — и вышел из-за стола.

Профессор брал кусок за куском, разламывал их и выедал лишь спинки.

— Ты ешь прямо все, у нее кости не вредные, с пользой, — посоветовал рыбак. Он улыбнулся на этот раз, и на суровом его лице можно было теперь увидеть, каким он был в детстве.

— Наелся, все! Никогда я столько не ел, — замахал руками Даниил Андреевич. — Еще немного, и встать не смогу.

Рыбак сразу стал говорить профессору «ты». Уважительная, даже покровительственная простота и доверие слышались в его сочном голосе. Хоть у Даниила Андреевича была длинная, седая борода, по глазам было видно, что он младше басистого рыбака, небритого, обветренного, с глубокими морщинами на лице.

Разговор за столом не получился, лишь двумя-тремя фразами обменялись рыбаки с председателем, в какую сторону идти да какие сети «похожать». И снова ответил за всех густой бас:

— На Межевую пойдем, по левую руку, — и никто ему не возразил.

Солнце светило и грело вовсю. Море покачивалось, переливалось и поигрывало зайчиками. После душного помещения особенно приятным, освежающим показался ветер с моря.

Рыбаки расселись перед избой: кто на камушек, кто на песок, кто на корягу или бревнышко. Как по команде все начали обматывать ноги портянками, кирзовые сапоги, как стволы орудий, стояли возле каждого, голенищами вверх.

Недолгий перекур, медленный спуск к причалу, к просторным карбасам.

— Давай, борода, прыгай ко мне, — крикнул Даниилу Андреевичу старик, с которым он ел. Теперь, в кирзовых сапогах, в теплых брюках, в фуфайке, да еще в длинном прорезиненном переднике, облепленном чешуей, рыбак этот заметно увеличился в объеме. В лодке он стоял основательно, и, кажется, был самым главным тут из всех, — председатель тоже относился к нему с особым почтением.