Алексей Ельянов - Просто жизнь

Солнце уже висело над горизонтом, и мягкий апельсиновый свет разливался над землей. Петр принялся расстилать солому под днище палатки, которую всегда возили в багажнике коляски, а потом поднял, вернее, распялил легкий дом с помощью веревок и металлических колышков.

Ужинать сели с поздней зарей, когда раскалились высокие перистые облака где-то там, за полями и лесами… Натужно, монотонно затрещал коростель в камышах у реки, а пробегающие по высокому мосту автомобили зажгли подфарники. Петр, Илья, Ольга сели в кружок и начали усердно работать ложками.

— Так бы всю жизнь, — вздохнула Ольга. — Вам-то что, вы наездились. Где побывали, бродяги?

— Кое-где побывали, — сказал Илья. — На Кавказе, в Закарпатье…

— По Алтаю и Казахстану проехались. Там хлебные поля как океаны, — добавил Петр.

— Ловили рыбу в астраханском заповеднике и на Онеге под Медвежьегорском, — вспоминал Илья, облизывая ложку.

— Не забыл еще островок чаек? — спросил Петр Илью, уносясь в недавнее прошлое.

Гнездовья там были на каждом шагу, во всякой расселине. Подросшие птенцы выбегали из-под ног, неслись к воде, перепрыгивая с валуна на валун. Кубарем скатывались вниз и плюхались в воду. А мамы-чайки кружились над островом, кричали сердито, пронзительно, время от времени устрашающе пикируя на пришельцев, их крики стыдили: «Что вам здесь нужно, бескрылые…» «Что же нам было нужно в самом-то деле? Наверно, обновиться. Прикоснуться глазами к просторам воды, к скалистым островам, набраться сил…»

Всюду Петру было хорошо по-своему. Он охотно вживался, понимал и воспринимал особую прелесть озерной Карелии, казахстанских степей, вздыбленную землю Кавказа, мягкие поля, лиственные леса и перелески средней Руси.

Ложки начали поскребывать по дну котелка.

— Доедайте, мужчинам надо поесть поплотнее, — сказала Ольга.

— Еще будет чай, — пообещал Илья.

— Чур, я заварю, — обрадовалась Ольга новому делу.

— Чай — привилегия Петра. Он умелец, у него все по науке, — остановил ее Илья.

— Подумаешь! Не жалеть заварки — вот и вся наука.

— Не так уж это просто. Чай — это священнодействие. Меня учил этому один хороший человек, — сказал Петр.

— Надо бы ему письмо написать, — добавил Илья.

— Это вы о ком? — поинтересовалась Ольга.

— Есть у нас в Ленинграде друг, он профессор.

— Профессор по заварке чая? — улыбнулась Ольга.

— Нет, настоящий. Теперь уж, правда, на пенсии.

— Ого, с кем водитесь! Может, и сами вы из больших ученых?

Петр достал сигареты, закурил. Илья блаженно повалился на траву.

— Мы все учились понемногу… — начал он.

— Или вы обыкновенные бездельники, — перебила Ольга. — Там побывали, тут посидели…

— Ольга, а что, по-твоему, настоящая работа? — спросил Петр.

— Сам, что ли, не знаешь? У станка стоять, дом строить… Когда себе и людям польза, когда устаешь так, что не пошевельнуть ни рукой, ни ногой…

— Ты, я смотрю, за каторжный труд. А он, как известно, непроизводительный… Не случайно люди любят праздники: Первое мая, Новый год, День шахтера, День рыбака, субботы, воскресенья, отпуска.

— День бездельника, — улыбнулась Ольга.

— Что же, без этого не потянешь телегу жизни как следует… И так вон какое напряжение в людях.

— По тебе это незаметно.

— И прекрасно. Где как не в дороге сил набираться.

— У нас часто и работают вполсилы, и отдыхают кое-как, — сердито заметил Илья. — Или гулянками так нагружаются, что устают хуже, чем от любой работы. И ничего не хотят ни видеть, ни слышать — живут, топчутся, как слепая лошадь по кругу: работа — гулянка, гулянка — работа…

Илья встал, пошел к мотоциклу. Можно было подумать, что он чем-то оскорблен. Наверно, просто ушел, чтобы не мешать, мол, ты пригласил девушку — вот и развлекай.

Ольга словно бы что-то почувствовала, притихла, собрала ложки в котелок, пошла к реке, а Петр, развалясь на траве, прокричал ей вслед:

— Милое дело — бездельничать.

Самозабвенное чувство безделья было знакомо ему в полной мере. В такие минуты уходил он в себя, в блаженный мир легкой фантазии. Мысли улетали во все стороны, на все триста шестьдесят… А сам он был повсюду и нигде, как будто дух его кружился, витал во вселенной…

Петр закрыл глаза и увидел седобородого старика в легкой войлочной камилавочке, профессора Даниила Андреевича, приветливого, мягкого человека, чуть ссутулившегося, с прозрачной кожей на руках, услышал негромкий энергичный его голос: «Вы любите крепкий чай? Милое дело бездельничать и попивать чаек».

Это было давным-давно, тоже в дороге, в купе старого поезда «Москва — Ленинград».

Петр похвалил ароматный, темный, как деготь, напиток, и начался разговор. Сначала профессор рассказал о том, как заваривают и пьёт чай в Грузии, в Средней Азии, в Индии, на Цейлоне. Потом Петр услышал о чайной посуде.

— Туркмены, к примеру, высоко ценят подреставрированные, скрепленные серебром тонкие старинные пиалы с коричневым чайным налетом на стенках, — сказал профессор. — Не вздумайте когда-нибудь отмывать этот налет — засмеют. Если окажетесь вдруг на самаркандском базаре, поищите специалистов по чеканке, колоритные люди. Приглядитесь к их работе, замечательные мастера.

— Вы, наверно, объездили весь мир? — восхищенно спросил тогда Петр. И удивился, услышав:

— Вообще-то, да, молодой человек. Но путешествую я только в воображении. Я историк и знаю, что у всего живого и неживого своя история существования. Я и в людях люблю глубину и широту сознания. Это приподнимает нас над буднями. Вы любите оставаться наедине с собой? — неожиданно спросил профессор.

— Когда-то не любил, боялся, было скучно.

— Вот-вот. У многих молодых людей такая беда. Не знают, чем занять свой мозг. И занимаются этаким передвижением: фланируют по улицам или из угла в угол. Пустое время…

Пустое время… Пустое ли оно? И только ли практическое дело имеет смысл? А стихи? А споры до хрипоты о смысле жизни? А любовь?.. Когда же это все — отвлеченное, неприменимое на первый взгляд — проявляется в человеке, в его таланте, в поступках, кто знает? И сам профессор, наверно, когда-то «ваньку валял», да забыл. Остались от тех юношеских лет только быстрые Движения да задорная энергичная речь, будто спешит он кого-то опередить в споре.

— Поймите меня правильно, я не хочу быть старым брюзгой. Что и говорить, молодость действительно лучше старости. Логика проста: если вы хуже нас, то, значит, общество регрессирует, чего не может быть; если равны — общество топчется, и остается одно — дорогу молодости! И что же спасло вас от скуки, чем увлеклись?

— Вырезаю по дереву, немного пишу, рассказываю всякие истории в дневнике…

— Это интересно. Я тоже много лет их вел. Сначала получались душераздирающие излияния, что-то вроде «Страданий молодого Вертера». Читали? А потом в духе исповеди Руссо. В двадцать лет мне казалось, что я очень умный… То категорически считал, что история ничему не учит, то совершенно наоборот — именно она одна и учит всему… Середину не любил. — Профессор улыбнулся смущенно. — У меня сохранились дневники студенческие, фронтовые. Заглядываю иногда, и такое вспоминается…