Борис Пармузин - До особого распоряжения

Учкурган.

В качестве парламентера от командования Ферганского фронта с Мадамин-беком отправился

командир Сергей Сухов.

Как и было обговорено раньше, Курширмат принял посланцев советского командования.

Начались переговоры... Но долго играть роль «доброго хозяина» Курширмат не мог. По его знаку один

из нукеров убил Мадамин-бека. Не прошло и минуты, как голова Мадамин-бека лежала у ног

Курширмата.

Сергей Сухов отбивался от басмачей сначала рукояткой нагана, потом начал их расстреливать в упор.

А когда он, приставив наган к виску, нажал курок, последовал лишь щелчок. Патронов уже не было.

По приказу Курширмата избитого командира привязали к хвосту полудикой лошади. Два бандита

стали бить лошадь, она помчалась, волоча по камням тело командира.

...В июле 1920 года Курширмат создал так называемую мусульманскую армию, насчитывавшую 6000

сабель. Он мечтал объединиться с войсками эмира Бухары.

На борьбу с Курширматом двинулись не только части Красной Армии, но и добровольческие отряды

из местных жителей. Одним из отрядов руководил Юлдаш Ахунбабаев, впоследствии Председатель

Президиума Верховного Совета Узбекской ССР.

Рядовые басмачи разглядели настоящее лицо Курширмата и ему подобных курбаши. Начался

массовый переход на сторону Советской власти.

Только с 1 июня 1922 года по 1 января 1923 года добровольно перешли, передав все имевшееся у них

оружие и боеприпасы в Ферганской области, 88 курбаши и 1495 рядовых, а в Самаркандской области -

21 курбаши и 549 рядовых.

Срывалась «священная война», о которой мечтали баи и духовники, белогвардейские офицеры и

посланцы иностранных держав.

Оставшиеся враги бежали за рубежи родины, жили в ожидании новых событий, авантюр, которые, как

правило, заканчивались крахом.

СТЕПНЫЕ КОСТРЫ

Такие хутора можно было встретить в Хорезме. Только там обязательно над глинобитным,

приземистым «дворцом», с многочисленными хозяйственными постройками, поднималась огромная

пирамида карагача.

Кони сами чувствовали приближение жилища. Они безошибочно двигались в сторону, откуда вскоре

ветер доносил запахи скошенной, подсохшей травы и дыма.

На рассвете догорали костры. Два костра, как и обещал вождь... Здесь ждали Махмуд-бека.

Дом стоял на краю степи, прижавшись к земле, будто защищаясь от степных бурь, внезапных

песчаных вихрей. Сейчас дом, раскрыв все двери, спокойно грелся на весеннем, добром солнце.

Хозяин безучастно ожидал у ворот путников. Он не будет их расспрашивать о дороге и делах, которые

сорвали этих незнакомых ему людей с родного места. Долг хозяина встретить путников, дать им приют,

напоить водой.

Степняки в быту неприхотливы... В мрачноватых комнатах с земляным полом не увидишь текинских

ковров. Богатство человека определяется количеством овец. И хозяину всегда приятно, если гости

смотрят на загон, где топчется беспокойное стадо.

В доме есть молоко, каймак, сыр. Конечно, есть и хлеб. Это был тот самый дом, где должен

остановиться Махмуд-бек Садыков.

Хозяин щедро выделил гостям две комнаты и двинулся к очагу, чтобы приготовить обильное

угощение.

Махмуд-бек не стал расспрашивать старика, когда сюда приедут люди, которых он должен увидеть.

Возможно, через час, возможно, дней через десять.

В степи новости распространяются быстро. Но решение степняк принимает медленно. Да и куда

спешить... Время ползет по степи, не оставляя особого следа.

161

Где-то здесь пролегла государственная граница. Но кто точно знает, на какой стороне границы стоит

хотя бы этот дом, с просторным загоном для скота?

В больших городах, в богатых кабинетах люди решают вопросы переворотов, пограничных

конфликтов, захвата чужих земель. А здесь широкий, вольный простор. Спокойно живет старый скотовод.

Он знает лишь родных, людей своего племени, вождя... И всем в округе известно, что этот старик из

гордого, сильного племени.

Махмуд-бек с Фаридой поселились, пожалуй, в самой просторной из комнат. Земляной пол был

покрыт большим плотным паласом с выцветшим узором.

Мастера поработали над этим паласом на славу. Он еще долго будет служить людям... А что касается

красоты... Зачем она в степи, где человек поднимается засветло и ложится в темноте. При огоньке

коптилки не заметишь тонкого узора.

Фарида поправила коптилку на пыльной полочке в нише стены, слегка дотронулась до посуды. Только

провела пальцем: тоже пыль. Потом вопросительно посмотрела на мужа.

- Ненадолго, родная... Отдохнем. Здесь тишина.

Фарида понимала, что остановились они не для отдыха.

Вошел Шамсутдин. Он нес две касы с кислым молоком. На каждой касе лежало по большой круглой

лепешке. Шамсутдин растерянно огляделся: ни стола, ни хан-тахты, даже самой примитивной. Одни

полки в нишах.

- Сейчас, - спохватилась Фарида. - Подождите.

Она достала из узла скатерть, расстелила на паласе, расправила края, разгладив их ладонью. -

Давайте...

Она сама поставила касы на дастархан. Сделала это с какой-то веселой легкостью, давая Махмуд-

беку понять, что все в порядке, что и в этой комнате жить не страшно. Фарида развернула холодное

мясо, казы, сладости - все те припасы, которые остались после дальней дороги.

От этой повседневной, будничной картины Махмуд-беку стало легко. Он не выдержал и весело потер

ладони, как это делает мужчина, стосковавшийся по хорошей, вкусной еде.

Молоко было густым, вкусным, больше походило на каймак.

- Такого в городе не найдешь... - со знанием дела сказал Махмуд-бек.

- Да... - коротко согласилась Фарида.

- Заживем с тобой здесь, как на курорте.

Фарида подняла, голову:

- А что такое курорт?

- Ну... - замялся Махмуд-бек. - Ну, как тебе объяснить... - Он рассмеялся... В степи, где непонятно

даже, в какой ты находишься стране, рассказать о том, что такое курорт, было очень сложно. Да он и сам

толком о нем не знал.

Сын вождя приехал на двенадцатый день. За это время Махмуд-бек основательно отдохнул. Лицо

загорело, посвежело. Он смог ответить на крепкое рукопожатие.

Они вошли в комнату. Хозяин накрыл дастархан, молча сел в центре, подождал, когда усядутся гости

и стал читать строки корана. Это была память, молитва об умершем - о вожде, славном, большом

человеке. О человеке, который сам распорядился своей жизнью.

Старик поднял ладони к лицу... Подняли ладони, ожидая последних слов молитвы, Махмуд-бек и сын

вождя.

- А-аминь... - заключил старик.

Он задержался ради приличия на две-три минуты, лениво пожевал кусочек лепешки, еще раз поднял

ладони, пошевелил губами, словно про себя повторил строку, и легко, как-то пружинисто, встал. Махмуд-