Владимир Садовский - Алмазная грань

— Сынишка мой, — сказал плотник, когда Алексей Степанович спросил его, кто этот мальчик. — Мы у вашей милости с осени работаем.

— Откуда пришли? — поинтересовался хозяин.

— Из Покровской Садовки, — не поднимая головы, ответил плотник. — Может быть, слышали про такое село?

— А сына-то от себя не отпускаешь?

— А куда его пускать? Пусть около отца учится. Ваньке тоже плотником быть. У нас, Костровых, в роду так заведено.

— На завод в ученье не хочешь отдать?

— Нет, барин, — усмехнулся плотник, — наше дело сезонное. До весны поработаем, а там домой. От нужды уходим на зиму.

— Чего же хорошего всю жизнь бродить? Выбрал бы одно место и жил бы прочно.

— Не пойдет, барин! Как ни мотаюсь, а корень-то у меня там, в селе. Хоть худая изба, а своя; хоть неладная полоска землицы, да все же около нее маемся.

— А здесь разве хуже было бы? Работа круглый год. Вместе с семьей бы жил, ребята бы учились. Заболел бы кто — в лечебнице доктор бесплатно будет лечить.

Плотник посмотрел на Корнилова с насмешливым сожалением.

— Лечиться нам нельзя, — сказал он.

— Нельзя? — изумился Алексей Степанович. — Для чего же ее строим?

— Приказано — строим, а ходить в нее нашему брату никак нельзя, — упрямо повторил плотник. — Подумай сам, барин, мыслимое ли это дело. Стану я лечиться, а работа ждать-то не будет. Нас много по белому свету шатается. На мое место Максим Михалыч нового человека поставит, а я при чем останусь? Да и не поможет лечебница. Пока один в ней лечится, пятеро других захворают.

— Это почему же? — поинтересовался Корнилов.

— А как народ-то в Райках живет? Круглый год, ровно звери, во тьме сидят. У меня в деревне хоть худая изба, а не променяю ее на здешнюю землянку.

Алексей Степанович опустил глаза, потом спросил вдруг:

— Почему же одни в землянках живут, а другие, пришлые рабочие, дома успели поставить? Целая улица новых домов около поселка построена. Должно быть, от прилежания.

Костров усмехнулся.

— Барин, дорогой! — снисходительно сказал он. — Народ-то верно говорит: от трудов праведных не наживешь палат каменных. Весь век я махаю топором без устали, а новой избы не сумел себе срубить. Максим Михалыч, поди, не сказал, кто новые дома-то ставил и какая ему от этого польза была? Хозяева тех домов — калилы. С виду вроде нашего брата, а копни поглубже — объявится жулик. Плутнями живут. По санному пути с завода товар возят, а весна подойдет — на промысел отправятся. Лошадей в опаленные оглобли запрягут, иконы на телеги поставят, ребятишек насажают. Поедут по деревням морочить народ: «Помогите, православные! Все подчистую сгорело, образа только вынесли». Погорельцу никто у нас не откажет. Рубаху последнюю отдадут. Калилы, поди, смеются над дураками, когда по осени добро возами в дом возят. Я, правду сказать, мало их знаю, а вот мой хозяин, дядя Яков, про все их проделки рассказать может. Сам калить собирался, да совесть ему не дозволила. Дурак! Пропадает теперь через свою совесть. Совсем уходился: трифому подцепил, ослеп. У бабы его тоже краснота на глазах. Видно, и ей слепнуть. Лечебница им тоже не понадобится... Ваня, дай-ка отбойную нитку! Простите, барин, нам работать надо.

— Подожди минутку! — остановил Корнилов. — Может быть, вместо больницы другое надо строить? Землянки снести, а на месте их рабочим избы поставить?

— Шилом моря не нагреешь. Всем не выстроишь. Ставь уж лечебницу. Может, кому и польза будет.

Отслужили молебен, открыли лечебницу. Дней пять еще Алексей Степанович ходил и любовался светлыми просторными комнатами. Кроме хозяина, в лечебницу никто не заглядывал. Нанятый Картузовым доктор, сопровождая хозяина, рассуждал вслух:

— За неделю — ни одного больного. Впрочем, откуда им быть: прекрасный сосновый лес, здоровая русская природа! Даже мне с моей астмой здесь легче, чем в городе. Пока я единственный пациент в этой лечебнице.

Корнилов хмуро взглянул на разговорчивого врача. Стыдно было признаться, что на свете есть такие же, как и он, слепцы.

— Гляди, Тимофей, запоминай...

Федор Кириллин быстро подхватил каплю расплавленного стекла и начал дуть, поворачивая трубку между ладонями. Розоватый огнистый шарик на конце трубки стал заметно увеличиваться и темнеть.

— Вот тебе баночка. Когда станешь сам делать — смотри, чтобы стенки были толстые. Готовь форму. Сейчас будем дроты заправлять.

Тимоша разровнял сырую глину и поставил на нее потемневшую от жара форму. Набрав пригоршню тоненьких стеклянных палочек, он разложил темно-синие стеклянные дротики в углублениях на стенке формы. Кириллин с удовлетворением следил за проворными руками ученика; смышленый и сообразительный, он все больше нравился мастеру, но хвалил он ученика редко. И сейчас Федор Александрович ворчал:

— Не спеши. Дрот в форме должен крепко держаться, а у тебя того и гляди выскочит из ложбинок. В глину конец крепче втыкай. Сколько дротов у тебя?

— Тридцать шесть.

— Верно. Ну, подогревай свою стряпню, а то в холодной форме стеклянные спицы полопаются.

Гордый оказанным ему доверием, Тимоша набрал в трубку немного горячего стекла и стал выдувать в форму.

— Хватит, Тимофей. Теперь не лопнут. Порфирий, баночку!

Подручный мастера проворно опустил в форму выдутый Кириллиным шарик и приложился губами к трубке.

— Довольно, вынимай!

Тимоша замер от волнения и нетерпеливого ожидания.

Когда из формы вынули баночку, покрытую со всех сторон дротиками, прилипшими к ней синими нитками, ученик не смог удержать вздоха облегчения.

— За сердце берет, Тимонька? — спросил Кириллин. — Это и со мной было. Давай дальше кашеварить. Степан, орудуй да нам показывай, чего делаешь.

Низенький коренастый задельщик, лукаво взглянув на Тимошу, принял баночку и сказал:

— Ну, простись со своей работенкой. Кончилась ваша баночка.

Тимоша охнул, увидев, как Степан небрежно опустил трубку с пристывшей на конце баночкой в расплавленное стекло. Забавляясь растерянностью ученика, задельщик повертел в печи трубку, словно желая побыстрее стряхнуть с нее и баночку и прилипшие к ней дротики.

— Не бойся, Тимофей, не пропадет, — с улыбкой промолвил Кириллин. — Отдай-ка нам трубку, Степан.

— Возьмите. Не нужна, — равнодушно отозвался задельщик и, подавая мастеру трубку, немного подул в нее.

Красноватый шар на конце трубки был больше прежней баночки, но дротиков на нем Тимоша уже не заметил: они скрылись под слоями тусклого стекла. Недоумевающий взгляд ученика остановился на Кириллине. Присев на скамейку, Федор Александрович положил перед собой трубку и начал закатывать на весу в выдолбленной деревянной колодочке-долоке остывающий стеклянный шар.