Владимир Садовский - Алмазная грань

— Где Александр-то? — спросил Степан Петрович.

— В церкви, — почтительно кланяясь, ответила жена мастера.

— Ишь ты, вишенка, зарделась, — заметил барин, разглядывая ее.

Смущаясь все больше, женщина опустила глаза и комкала край синего фартука.

— Старуху давно похоронили?

— Пятый месяц пошел.

— С мужем в ладу живешь?

— Хорошо живем, — тихо отозвалась Лизавета, и лицо ее осветила счастливая улыбка.

— Он мужик-то старательный, знаю. Хочу у тебя его отнять, в Петербург отправить, — сказал Степан Петрович.

— В Петербург? — упавшим голосом переспросила Лизавета.

— Да, в Петербург. Там ему жену получше сыскали. Мастер хороший, за него любую девку сосватать можно... Не бойся — смеюсь. Никуда не денется. Съездит в Петербург по делу и вернется.

Дверь отворилась, вошел Александр и замер, увидев барина.

— Показывай-ка свою вазу. Уж очень ее хвалят, — приказал Степан Петрович.

Польщенный вниманием к своей работе, Александр Васильевич достал из шкафчика вазу и бережно поставил ее на стол.

— Хороша! — помолчав, воскликнул Степан Петрович. — Такую вещь не грех поставить в музей. На-ка вот тебе за труды. — Корнилов достал из кармана два золотых. Но прежде чем отдать, немного помедлил. Потом спрятал одну в карман, а другую монету положил на стол.

— Бери и садись-ка рядом, потолкуем, — подвинувшись, сказал хозяин. — Надо тебе съездить в Петербург. Алеша давно мне об этом говорил. Теперь я надумал.

Стараясь не выдать своей радости, Кириллин слушал как во сне, что говорил ему барин. Из всего понял только одно: через три дня ехать.

— В столицу поеду! — радостно воскликнул мастер, когда ушел Корнилов. — Слышишь, Лиза?

Жена посмотрела с недоумением. Она не понимала, что могло так обрадовать мужа. Радость его казалась Лизавете немного обидной. Летит куда-то за тридевять земель, словно все уже надоело, опостылело ему в своем доме. Но она промолчала, затаив обиду.

Словно в тумане промелькнула долгая дорога. Только и заметил Кириллин, когда уезжал, — снег в поселке еще лежал, поблескивая серебряной корочкой первых проталин; пока доехал до Петербурга — уж наступила весна. Серая, хмурая, но все же весна.

В Петербурге первым делом Кириллин пошел по лавкам, в которых торговали книгами и эстампами. Гравированные на стали картинки заинтересовали мастера, и он, слоняясь из одной лавки в другую, разглядывал пастухов, обнимающих пастушек, воинственных всадников, застывших в неестественных позах, живописные, но слащавые итальянские пейзажи.

В одной из похожих одна на другую эстампных лавок хозяин обратил внимание покупателя на суконный армяк Кириллина.

— Вот вам доказательство моей правоты, Никодим Петрович, — горячо сказал хозяин лавки, указывая на Кириллина. — Вы говорите, простому народу чужда любовь к изящному, а посмотрите-ка на этого парня. Посмотрите, как он пристально рассматривает гравюры. Вы должны будете признать, что народ интересуется...

— Подождите, подождите, Семен Кузьмич, — насмешливо перебил старик, сидевший в стороне. — Давайте-ка наперед узнаем... Эй, любезный! Подойди-ка сюда!

Кириллин подошел ближе.

— Здравствуй! Ты зачем сюда пришел? Поглазеть или за покупкой?

— Смотрю, — уклончиво отозвался Кириллин. — Покупать не собираюсь. Первое — капиталу нет, да и картинки — не радость.

— Да ну?

— Души в них нету, — спокойно пояснил Кириллин. — Что на них смотреть, что на пустую стену — все едино. Которая получше других, а взглянешь — нога у человека короткая, одна рука длиннее другой.

— Вот вам и барон Брамбеус в сермяге! — захохотал хозяин лавки. — Как раскритиковал и денег за то не взял.

Старичок нахмурился.

— Критику наводить — это всего проще, — проворчал он. — Правду сказать, у парня есть понятие. Говорил вам, Семен Кузьмич, не берите по дешевке дрянь. Из богомазов будешь? — обращаясь к Кириллину, спросил старик.

— Нет, — покачал головою Александр Васильевич. — У нас стеклом занимаются. Я у барина Корнилова работаю.

— Ты кто же?

— Гранильщик. Алмазную грань делаю, матовый рисунок пробую.

— Учился где? — спросил старичок, подходя ближе и пристально разглядывая Кириллина.

— Мастер Ермолай обучал, потом сам.

— В Петербург как попал?

— Барин к. господам с подарками прислал, — простодушно ответил мастер. — С завода товар привез.

— Художественное стекло? — загорелся старичок. — Любопытно было бы посмотреть. Может, покажешь, любезный?

— Как же показать? Оно в ящиках. Со склада по домам приказчик развозить будет. Приходи, когда ящики открывать станут, — увидишь.

— Ну что же, приду. Любопытно посмотреть. Ты где живешь?

— У приказчика. Родичи у него в Лигове.

— Эка занесло! Пойдем лучше ко мне. Платы с тебя не возьму, ходить недалеко будет, и картины мои посмотришь.

— Спасибо, барин. Приду, ежели от души зовешь...

— Я не барин, а мещанин. Зовут меня Никодимом Петровичем. А тебя?

— Александром.

— Ну, пойдем-ка, Александр.

Старичок попрощался с хозяином лавки и увел Кириллина с собой. Дорогой он расспрашивал мастера про барина Корнилова, про то, как варят хрусталь. Спохватившись, сказал:

— Заговорились. Дом-то прошли, парень...

Никодим Петрович оказался радушным человеком. Кириллин был доволен, что случай помог ему найти жилье. Жил он бесплатно, хозяин много знал и повидал свет. Картины его показались непонятными: люди на них были одеты в хламиды и медные шапки. Кириллин решил робко сказать об этом.

— Дурачок... — с горечью промолвил старик. — Римляне. Это Юлий Цезарь переходит Рубикон...

Впрочем, старик не обиделся. И когда Кириллин год спустя снова приехал в Петербург, его потянуло к Никодиму Петровичу.

Приказчик сортировал привезенный товар, а Кириллину пришлось разносить по домам письма, которые дал хозяин,

Одно из писем Степан Петрович Корнилов посылал сыну. Мастер ходил к нему несколько раз, а молодого барина так и не увидел. Отдал письмо щеголю камердинеру.

— Ты смотри не затеряй, — предупредил Кириллин и, оглядев слугу, добавил с усмешкой: — Чижик.

— Но, но, сиволапый! — с презрением сказал лакей. — Не забывайся, а то с лестницы враз спущу.

— Вишь какой ершистый. Руки коротки, — отозвался Кириллин, закрывая дверь.

Выйдя на улицу, он вспомнил лакея и сердито подумал: «Вольготно живет. Работы мало, харчи господские...»

Но, подумав немного, Кириллин решил в душе, что не пожелал бы себе такой жизни. Он бы все равно заскучал без любимого дела.

Открывая присланное с мастером письмо, Алексей Степанович почему-то подумал, что в нем непременно будет какая-то малоприятная новость: адрес на конверте написан размашисто, второпях. Предчувствие не обмануло. Мельком, как обычно, проглядев начало письма, Алексей Степанович развернул вторую страницу.