Рустам Агишев - Луна в ущельях

Он почувствовал, как в груди мучительно, знакомо заныло. Так… не хватало еще, чтобы здесь начался приступ. Он опять двинулся к дверям. А может, все-таки подойти? Может быть, она вскрикнет, обрадуется? Это после того, как ты отрекся и оскорбил? Нет, все. Нельзя!

Дина медленно шла из библиотеки по вечереющим улицам, выбирая по возможности более тихие переходы. Еще довольно светло, только спускается легкая дымка, фонари зажигаются постепенно и вытесняют день. Дина попросила Вячеслава не провожать ее, хотелось побыть одной, как можно больше пройти пешком. Когда устанет — поедет. Вячеслав хороший, серьезный, а иногда очень веселый. И разговаривать с ним интересно. Только он совсем не нужен ей. Сегодня почему-то особенно не нужен.

А вообще сегодня она довольна. Почти без подсказки вывела сама инварианты этих окаянных линейных уравнений. Оказывается, не так страшен черт… Ничего, и дифференциальные уравнения осилю, и химию буду знать, как свои руки. Очень хочется поглубже проникнуть в мир молекул и их таинственных связей. Сейчас это стало модно. Но ведь и на самом деле интересно. Где-то на этом уровне решаются сейчас главные проблемы века… Она тихонько засмеялась. Как казенно сформулировалась у нее мысль: проблемы века, на уровне.

Как хорош сейчас в полумгле Кремль! Сколько уже поколений людей смотрели на эти башни…

Что сейчас делает Вадим? Сегодня она ощущает его особенно близко. Не только думает о нем, а именно ощущает близко. Думает она о нем почти всегда. Что бы ни делала, чем бы ни занималась, мысли о Вадиме не уходят, только принимают разные формы.

С того дня на Ленинских горах много было передумано. В таких случаях иные девушки утешаются тем, что нанизывают в воспоминаниях все самое плохое и постепенно уверяют себя, что он, дескать, не стоил ни любви, ни страданий. Ее бы это не облегчило. Она и не пыталась. Просто сначала была пустота, подавленность, отрешенность. Потом откуда-то возникла уверенность, что все это неправда и не может быть правдой. Отрешиться от себя человек не может. Значит, она не может отрешиться от Вадима. Они едины, и изменить это невозможно.

Уверенность эта так глубоко укоренилась в ее душе, что она стала опять почти спокойна, деятельна, могла заниматься. И только каждый день, каждый час ждала от него весточки. Сегодня это ощущение стало особенно острым. Больше идти не хочется. Устала. Скорей домой! И она быстро проехала остаток пути на автобусе.

Открыв своим ключом дверь, Дина услышала голоса, родителей и сразу поняла, что приходил Вадим. Она скинула в передней шубку, бросила портфель, рванулась в комнату и сразу спросила:

— Где он? Куда ушел?

Родители переглянулись. Ян Зигмундович требовательно смотрел на жену. Ильза нехотя стала рассказывать.

— Почему же ты его не задержала, мама? — медленно бледнея, спросила Дина.

— Не запру же я его! Сказал, что найдет тебя в библиотеке. Разве туда не приходил?

— Почему ты его не задержала? Почему ты его не задержала? — монотонно повторила Дина.

Ильза с негодованием повернулась к мужу:

— Ты видишь, она опять зарывается. Какой тон! Какое обращение!

Но Ян Зигмундович смотрел на лицо дочери. Так, не глядя на жену, он и сказал:

— Похоже, Ильза, что ты в самом деле сначала делаешь, потом думаешь.

— Папа, мне надо… ну все равно, я скажу при тебе… — Дина вплотную подошла к матери и сказала: — Я знала, я давно догадывалась, что ты делаешь все, чтобы помешать. Помни: ты можешь стать мне совсем чужой. Этим не шутят.

И медленно, спотыкаясь, как слепая, пошла к себе.

Стырне молча опустился в кресло. Ильза хотела что-то сказать, не нашлась. Без толку повертелась в комнате. Он все сидел молча. Тогда она включила телевизор, погасила верхний свет и уныло поплелась на кухню.

Экран засветился мерцающим светом. Шла передача об оврагах и оврагообразовании. Широкую ровную степь с поспевающими хлебами вдоль и поперек прорезали овраги. По дну их бежали невинные ручейки. А за десятки и сотни лет они разъедали степь.

«Да, овраги и морщины — неумолимая вещь, — устало смежив веки под монотонный голос диктора, думал Ян Зигмундович, — еще вчера свежее лицо покрывается сеточкой морщин — зачем? Фу, черт! Америку открываешь, самое время сейчас об этом думать», — с досадой отмахнулся он. Но мысли упорно и тупо возвращались к тому же: человек и в шестьдесят еще многое может, а лицо становится безобразным, дряблым…

Окончательно раздосадованный, Ян Зигмундович выключил телевизор, прошелся раз-другой по комнате, потом подошел к дверям Дины. За дверью было тихо. Ильза стояла тут же с растерянным и виноватым лицом. — Дина! Динушка! — позвал он. Но Дина не отозвалась.

За окном комфортабельного цельнометаллического вагона неторопливо проплывают горы с белыми чалмами ледников, закутанные в туман тихие долины, где скоро уже зазеленеют чайные и цитрусовые плантации, селения с игрушечными кубиками домов среди оголенных тутовников. Кое-где по солнцепекам уже зеленеет травка.

Высадившись из самолета, Вадим пересел в поезд и берегом моря ехал сейчас до места. Думать о вчерашнем не хотелось. Сегодня при свете дня он ясно понял, что просто надо было подойти. Что бы там ни было, Дина сказала бы ему правду. Да и о Большом Пантаче следовало разузнать. Но сейчас думать об этом не нужно. Прежде всего необходимо решить основной вопрос.

Любя свой суровый край, Вадим с восхищением вглядывался в природу Кавказа, о котором столько читал, но видел впервые.

Иногда горы расступаются, открывая морской простор. Волны тянутся к самой насыпи, и камешки светятся насквозь. Вода, наверное, ледяная и совершенно прозрачная. Ох, как в самом деле хочется жить! С пронзительной радостью впитывал он весенний блеск моря, и ему казалось невозможным, чтобы все это могло исчезнуть для него навсегда.

Да, появилась надежда. Хотя лучевую болезнь и называют чумой XX века, но ученые уже начали активную борьбу с ней. В счастливую минуту одному из них удалось установить, что радиоактивная вода прежде всего разрушает в клетках живого тела те белковые частицы, которые содержат серу. Вводя в зараженный организм серосодержащие препараты, восстанавливая убыль этих частиц, удалось в ряде случаев приостановить процесс разрушения.

Однако, как говорил Элентух, все это оказались лишь «преждевременные колокола». Борьба продолжалась. Усиливалась. Выяснилось, что разрушение тканей от радиации приостанавливает не только сера, но и так называемые амины, повышающие силу защитной реакции нервных окончаний. Серотонин — препарат, выделенный из сыворотки бычьей крови, — считался пока лучшим стимулятором борьбы периферической нервной системы против проникающей радиации.